Вместо ответа он спросил:
– Ты все никак не объяснишь мне, почему шериф – главный подозреваемый.
– Потому что я его знаю. И я вижу, что он ведет себя не так, как обычно, когда он хочет добраться до сути.
– И отсюда ты делаешь вывод, что он что-то скрывает?
– Это то, что возбудило мой интерес, Джастин. Заставило меня следить за ним. А потом я вернулась домой и просмотрела фотографии, сделанные за этот год.
– И?
Шелби запустила руку в большую парусиновую торбу и вытащила оттуда конверт из плотной бумаги.
– И нашла вот это.
Джастин открыл конверт и медленно просмотрел фотографии.
– Вряд ли на этом основании можно делать выводы, – наконец сказал он.
– Верно. Но ведь интересно, не так ли, Джастин? Очень, очень интересно.
Пока Нелл решала, что же ей ответить Максу, он резко сказал:
– Слушай, уже седьмой час, и я прекрасно знаю, что ты после ленча ничего не ела. А может, и ленч пропустила. Моя экономка всегда оставляет для меня ужин в духовке. Давай поедим и поговорим? – И сухо добавил: – У тебя будет больше времени, чтобы решить, сколько можно мне рассказать.
Нелл протестовать не стала. Как ни крути, а поесть необходимо, иначе ноги не потянешь. Она безумно устала, что само по себе было странным: обычно после обмороков она приходила в себя отдохнувшей. Поэтому она ограничилась тем, что сказала:
– Ты так занят своим ранчо, что нуждаешься в экономке?
– Конечно. Кроме того, я ненавижу работу по дому и не умею готовить, – честно признался Макс. – Пошли.
Через полчаса они сидели за маленьким дубовым столиком напротив друг друга у окна, сквозь которое днем наверняка видно все ранчо, и с удовольствием ели салат и вкуснейший куриный пирог, явно приготовленный для мужчины, если судить по величине. Разумеется, сейчас за окном было темно, а поскольку ажурные занавески прикрывали только самый верх, большой черный провал окна наводил Нелл на неприятную мысль, что кто-то за ней следит.
По крайней мере, она уверяла себя, что именно этим вызваны ее неприятные ощущения.
Пока они ели, Макс вел ничего не значащий разговор, и Нелл была благодарна ему, что он пытается разрядить обстановку, хотя и сознавала, что его вопрос, на который она так и не ответила, висит над ней, как дамоклов меч.
Что на самом деле так хотел узнать Макс?
Правду? Какую правду? Всю правду или только часть?
И если она сможет рассказать ему все, что тогда? Что изменится? Что он почувствует, когда узнает?
Он налил кофе и убрал со стола лишнюю посуду, давая ей время поразмыслить. Когда же Макс снова сел за стол, он опять задал ей вопрос, на который он, по-видимому, больше всего хотел получить ответ:
– Ты уехала из-за меня?
– Как ты можешь так думать? Я тебя в тот день даже не видела.
– Так это я виноват? – упрямо повторил он.
– Нет.
Макс поудобнее уселся на стуле и сложил руки на груди с видом человека, который ждет объяснений с невероятным терпением и вежливостью. Нелл даже улыбнулась:
– У тебя все на лице написано, Макс.
– Есть вещи, которые не меняются. Я не поклонник скрытности, ты забыла?
Нет, она помнила. Как раз эта черта и привлекла ее к нему в самом начале, эта его склонность открыто выражать свои мысли и при этом не извиняться, каждым словом, жестом и даже позой показывая, что он за человек.
Ничего не скрывает. Не обманывает. Не прячет.
Вероятно, это был тот самый случай притяжения противоположностей, по крайней мере, вначале. Потому что в этом смысле Нелл отличалась от него, как ночь ото дня, ведь в ней столько было спрятано или замаскировано, столько никому не открытого, обреченного на молчание.
Они спорили только по одному-единственному вопросу: она решительно настаивала, чтобы их растущая близость оставалась абсолютной тайной.
Стараясь протянуть время, Нелл сказала:
– Кое-что все же изменилось, если судить по книгам в твоей библиотеке. Когда-то ты не верил в паранормальные явления.
Он слегка пожал широкими плечами.
– Как я уже говорил, стоит тебе столкнуться с чем-то паранормальным, многое меняется. Открывается…
