Маме от этого было не легче. Пожалуй, наоборот.
Обследование тянулось ещё месяца полтора и всё подтвердило. Маму положили в отделение химиотерапии. Лечащий врач сказала:
— Лимфосаркома в вашем возрасте часто поддаётся лечению.
— А у меня лимфосаркома? — сказала мама и посмотрела на меня. Результаты биопсии из лаборатории забирал я.
— Злокачественные клетки есть? — спросила она, когда я пришёл домой.
— Они сами точно не знают, — сказал я. — В одном анализе есть, а в другом — нет.
Собственно, так оно и было. Единственное, что я утаил — это само слово: лимфосаркома. И даже не утаил. Мама не спрашивала, о каких именно злокачественных клетках идёт речь, а я не уточнял.
Врач посмотрела в направление ещё раз и сказала:
— Да. Тут так написано.
— Ладно, — сказала мама. — Нужно же мне от чего-то умирать.
До Нового года маме провели три курса. И сначала химия вроде бы помогла. У неё не только лимфоузлы стали нормальной величины, но и все родинки с лица исчезли. А их к старости появилось много. В следующий раз я должен был отвезти её на Космическую девятого. А до того времени ей дали от лечения отдых.
Мама сама накрыла новогодний стол.
— Для кого третий прибор? — спросил я.
— Для Эли, — сказала мама.
— Эля не приедет, — сказал я. — Если она уйдёт в новогоднюю ночь, её сын этого не поймёт.
— Хорошо, — мама убрала третий прибор в шкаф, — посидим вдвоём. Посмотрим телевизор.
Я выпил. Закусил. Мама тоже что-то ради праздника съела.
Звонил Колючий и желал, чтобы мама в новом году выздоровела.
Звонили и другие. Желали все одного и того же, все — несбыточного.
А после звонка Эли я ушёл спать. Мама тоже легла. Такая у нас, значит, получилась весёлая встреча Нового, 2002-го года от Рождества Христова.
И наступило третье января этого года.
Я ушёл из дому. Ненадолго. Я хотел только поздравить свою знакомую — мы вместе работали. У неё родились две внучки. От неё я сразу позвонил домой. Телефон не отвечал. Я позвонил ещё. Опять много длинных гудков. Наконец мама ответила.
— У тебя всё в порядке? — спросил я.
— Да, — сказала мама. — Только я упала. Но ты не торопись. Ничего страшного.
Я подумал и сказал:
— Хорошо, пойди в мою комнату и возьми трубку радиотелефона, положи её рядом с собой. Я буду позванивать.
— Не знаю, — сказала мама. — Встать с пола я не могу и доползти, наверно, не смогу. Далеко. Я и так еле добралась из ванной.
Тут мне стало понятно, что дело плохо. И я побежал ловить такси.
Мама лежала в своей комнате на ковре, свернувшись у кресла. На кресле стоял телефон. Трубка, натянув шнур, лежала на полу.
Я поднял маму и понёс к дивану.
— Осторожно ногу, — сказала она. — Бедро.
— Ты сломала шейку бедра? — спросил я.
— Нет, — сказала она. — Я себя ощупала. Нога цела. Просто сильный ушиб.
— Ты уверена?
— Уверена.
Позже она рассказала, что, заперев за мной дверь, пошла в ванную, споткнулась о коврик и упала.
Значит, на полу она пролежала не меньше часа.
— Зачем ты пошла в ванную? — спросил я.
— Не знаю, — сказала мама.
А коврик мы купили с Элей. Буквально накануне. Шли по городу, увидели магазин ковровых покрытий, зашли и купили. Чтобы из ванны вылезать было не так холодно и не так скользко.
К сожалению, мама ошиблась. Ногу она сломала. Причём именно шейку бедра. Это выяснилось через месяц. Я привёз домой её врача с Космической. О боли в ноге она мне сказала:
— Это могут быть метастазы. Курс долго оттягивать нельзя, — она посмотрела мамины бумаги. — И так уже больше месяца просрочили.
— Что нужно делать?
— Для начала рентген.
В районной поликлинике сказали:
— Сейчас нет плёнки. Дней через десять привозите.
— На чём я могу её привезти? У вас карета есть?
— Мы поликлиника, — сказали мне, — а не скорая помощь.
Я позвонил в больницу, где мама проработала полжизни. У них плёнка была и была карета. Мы с сыном погрузили маму на носилки, поставили их в машину и поехали. В больнице выгрузили и отнесли в рентген-кабинет. Мама совсем ничего не весила.
— Это шейка бедра, — сказал рентгенолог, только положив маму на стол. — Никаких сомнений.
А я заставлял её ходить с палкой, говоря: «От ушиба ещё никто не умирал. Зато от саркомы — сколько угодно». Я надеялся, что она расходится, и её можно будет отвезти на Космическую — провести очередной курс химии. Я думал, это ушиб.
Мама меня слушалась. Ходила по комнате с палкой, опираясь ещё и о мою руку. Как она становилась, как шагала поломанной ногой, я до сих пор не понимаю. Но становилась и шагала…
С таким переломом в онкоцентр не брали. Я ездил туда несколько раз, но добиться ничего не смог. Тогда я стал уговаривать врача провести курс химии дома. Уговаривал долго и упорно. Она долго и упорно сопротивлялась, говоря, что бесплатные лекарства тем, кто не лежит в центре, не положены, что мне самому придётся покупать дорогие препараты, что это риск и что ей не хочется идти под суд. Много раз объяснив, какой это риск и как ей не хочется под суд, она согласилась. И сделала всё, что можно было сделать в мамином случае и в наших условиях.
А в памяти у меня засело, что бутылки с физраствором для капельницы она привязывала к швабре.
Два курса не помогли. Маме становилось хуже.
Звонила бывшая жена. Спрашивала, как мама. Я говорил:
— Умирает.
— Ты не преувеличиваешь? — спрашивала бывшая жена.
— Ира, я преуменьшаю, — отвечал я.
Спасибо, она поверила и стала приходить. Вполне могла не поверить.
Эля тоже приезжала из своего Верхнедзержинска. В основном по пятницам. Приехав девятнадцатого утром, она сказала, что сегодня ей нужно вернуться. Зашла к маме, побыла с ней, вышла в мою комнату.
— Поезжай на кладбище, пусть роют могилу.
— Ты рехнулась? Она жива.
— Она хочет лежать рядом с отцом?
— Конечно.
— Тогда делай, что говорю. Чтобы вырыть могилу вручную, нужно время. А держать тело дома будет нельзя.
Сам я такого решения принять ни за что бы не смог. И слава Богу, что его приняла Эля. Мне оставалось только подчиниться. И позвонить безотказному Шурику:
— Ты можешь приехать? — сказал я.
