Да и вообще, а не только ночами, уделяли они ему не слишком много внимания. Шизофреник болезнью своей жил, проблемами испаноязычного мира и Зарой, Зара — какими-то простыми заботами и чем-то ещё невидимым чужому человеку со стороны.
От вклада, который Бориска вносил «на жизнь», она не отказывалась, но он прекрасно видел и понимал, что и без его денег, в смысле, без денег Раисы, они бы без вести не пропали.
Чем зарабатывала эта так называемая Зара, пока установить Бориске не удалось. Не выслеживать же было, куда она уходит раз примерно в неделю под вечер. Он строил определённые догадки на эту скользкую тему, но знать — точно не знал. Жил пока, как жилось, полагая, что со временем всё само как- нибудь прояснится или образуется. Ну, а пока жилось ему не то чтобы очень уютно.
Мало того, что спать приходилось в кухне малогабаритной с громко капающей из крана водой, так ещё и без сна обходился он часов до трёх ночи. И две двери никак не изолировали кухню от криков и воплей, и стонов Зары, а также и от сопения, пыхтения и кряхтения сына. А когда эти шумы наконец сходили на нет, любовники бесстыже шли в ванную, и начинались другие шумы: рычание сливного бачка, шипение открытого на всю душа, хлопанье дверей, шлёпанье мокрых ступней по полу, какая-то телесная возня и бестолковщина.
Бориска волновался на своей раскладушке, скрипел пружинами, вздыхал тяжело со стоном.
«Надо с ней серьёзно поговорить, — думал он. — Она что, не понимает, чем занимается и с кем живёт? А если ребёнок от их усилий родится? Шизофреникам, как известно, иметь детей медицина настоятельно не рекомендует».
Хотя жить в полном одиночестве тоже она при душевных болезнях не советует. А Шизофреник жил по милости родных своих и близких один. Пока не появилась на его горизонте и в его квартире Зара. Об этом тоже Бориска виновато думал. Как же ему было об этом не думать. Об этом и о многом другом.
Он в последнее время только и делал, что думал сломя голову о чём-нибудь малоприятном. О том, допустим, где ему жить — так, на раскладушке, ведь не разживёшься — и на что? Деньги, выданные Раисой для нужд и потребностей сына-шизофреника, рано или поздно закончатся. А с женщинами и работой тут, на родине, оказалось всё не так просто, как виделось оттуда, с чужбины, так сказать. Всё тут, на родине, с головокружительной быстротой изменилось, и женщины (за редким исключением) любили теперь лишь богатых, а профессия снабженца без следа исчезла из расстроенной экономической системы страны. Что понятно. Сегодня тут, на родине, как и по всей Европе, требовались специалисты, умеющие сбывать любое, самое всевозможное, дерьмо. А сбывать Бориска никогда ничего не пробовал. Он имел противоположный профиль, умея исключительно «доставать» правдами и неправдами то, чего не было нигде в наличии. Доставать хоть из-под земли, хоть из-под воды, хоть из воздуха. Теперь же в наличии имелось всё — были бы средства это «всё» в случае надобности приобрести, — и доставать ничего и никому было не нужно.
«Ну надо же, — думал по этому поводу Бориска, — перевернулся мир. Всё-таки перевернулся»
Он ещё надеялся на свои старые многолетние связи, на старых своих знакомых приятелей, с которыми не так уж давно работал и жил бок о бок. Но связи не срабатывали, знакомые помочь в поисках работы даже не брались, говорили:
— Понимаешь, тебе уже прилично на пятый десяток, а сейчас молодых и здоровых хоть отбавляй.
— А вам какой десяток? — спрашивал Бориска у знакомых. — Не пятый?
— Нам тоже пятый, но мы же не ищем работу, мы худо-бедно её имеем. А если станем искать, придётся нам так же, как и тебе, то есть плохо придётся и безнадежно.
И, конечно, все его приятели хором удивлялись, говоря:
— И чего тебе не сидится в твоей Германии гуманной, чего не хватает?
Пробовал Бориска и сам, без знакомых, на работу устроиться. Пришёл по объявлению с дипломом и с признанием его общеевропейского образца:
— Вот, — говорит, — диплом мой, вот свидетельство о том, что он признан на территории Евросоюза всеми его членами.
А ему говорят:
— Что ты нам бумажки под нос подсовываешь, вон щиток и держак на земле валяются, электроды в ящике. Иди и покажи, какой ты способен шов положить. Если ты инженер-сварщик, а не фуфло мороженое.
Бориска попытался с работодателями объясниться, в том смысле, что он не столько сварщик, сколько инженер, а они ему ответили, что в его инженерных знаниях и услугах не нуждаются, так как инженерных знаний у них у самих девать некуда.
— У нас, — сказали, — не Европа, у нас пахать надо, понял, а не под инженера косить.
Короче говоря, отстал Бориска от своего времени или, может, выпал из него, оказавшись не нужным. И времени не нужным, и людям, в этом времени действующим. Ни здесь, на родине, ни там, на чужбине.
Ну, там, это в общих чертах объяснимо. Местным тамошним жителям он действительно был как рыбке зонтик нужен — поскольку обуза и только, — а что жена собственная нужды в нём не чаяла, так в этом его вина, целиком и полностью. Не рыпался бы под старость лет, как кобель, исполнял бы сейчас при Раисе какие-нибудь административные функции и горя не знал. Но разве легче от осознания своей, а не чьей-то, вины? Осознанием ещё никому прожить и заработать ничего не удавалось.
Единственный, кому он мог быть по его представлениям полезным, и кто в нём по тем или иным поводам мог нуждаться, так это оставшийся без никого отец. Но не хотелось сидеть у старика на шее иждивенцем, пока немцы соблаговолят проверить факт раздельного проживания Бориски с Раисой, поверить этому факту и выдать Бориске отдельное жильё и отдельное пособие. Каковые могут и не выдать. Им проще обязать Раису, как всё ещё его жену, имеющую средства, платить ему какое-нибудь денежное содержание. От немцев с их глубоко бюрократическим сознанием любой глупости и несуразицы ожидать можно. Не хуже, чем от сына Бориски Шизофреника.
Действительно, ну чего угодно ожидал Бориска, возвращаясь домой, любых сюрпризов. Он был готов даже к тому, что сына в квартире не окажется. И придётся организовывать розыск, возможно, с привлечением коррумпированных правоохранительных и психиатрических служб города. Но что сын живёт под одной крышей с женщиной, причём с красивой женщиной — этого не только Бориска, этого никто ожидать не мог. В такое и поверить-то было непросто. Если не увидеть своими глазами воочию. Своим-то глазам верить, хочешь не хочешь, приходилось.
А та же Раиса, позвонив Бориске, сильно в правдивости его слов усомнилась. Всё спрашивала:
— Ты там трезвый или под лёгким вдрабадан газом?
Он ей:
— А кто, по-твоему, ответил на твой звонок? Кто позвал меня к телефону?
— Ну, баба твоя очередная, — говорила Раиса. — Тоже мне, загадка мироздания.
— Да не моя это баба, — кричал Бориска, — не моя.
Наконец, он сообразил дать трубку Заре, чтобы она сама поговорила с Раисой. И Зара поговорила. И подтвердила, не смущаясь, то, что рассказал о ней и её тесной взаимосвязи с Шизофреником, Бориска.
— Ага, — догадалась Раиса, — вы сговорились и оба вешаете мне на уши лапшу. Сволочи.
А Зара сказала:
— Позвоните, пожалуйста, через час, сын ваш к тому времени вернётся. — и: — Мне кажется, — сказала, — вам лучше с ним поговорить, без посредников.
— Можно подумать, что ему можно верить, — сказала Раиса.
— Почему же ему нельзя верить? — не поняла Зара.
— Ах, вы не понимаете? — Раиса уже заметно злилась. — Потому что больной он, вот почему ему верить нельзя.
— Да, он больной, — сказала Зара, — но верить ему можно. Потому что врать он из-за болезни своей не умеет.
И настолько Раиса не поверила Бориске и этой его Заре, что ровно через час перезвонила снова.
— Ну как ты там, дорогой? — спросила она сына, как спрашивала всегда. И он, как всегда, ответил:
— Это мама?
