— Мама.
После её ответа хотел он бросить по своему обыкновению трубку, но Зара не позволила:
— Мать хочет задать тебе какие-то вопросы.
— Какие? — спросил Шизофреник. Не у матери спросил, а у Зары.
— Слушай.
Шизофреник опять приложил трубку к уху и сказал:
— Слушаю.
Раиса подумала и сформулировала свой вопрос так:
— Сынок, а с кем это ты там живёшь?
— С Зарой, — сказал Шизофреник. — А недавно ещё и папа у нас поселился.
Раиса опять подумала и спросила:
— А где Зара спит? У тебя ж всего одна кровать.
— А она со мной спит, — сказал Шизофреник. — Кровать широкая. А папа на раскладушке спит, в кухне.
И Раиса наконец поверила. Нормальному Бориске и нормальной Заре не поверила, а сыну своему душевнобольному поверила. Она не знала, что с этим теперь делать и нужно ли с этим что-нибудь делать, но она поверила.
«Господи, — думала Раиса, положив трубку, — ну с какой луны она могла упасть, эта Зара? И кто она такая? И неужто живёт по своей воле и без задней какой-нибудь мысли с психически больным?»
Шизофреник же, поговорив с матерью, сказал:
— Чего это она? — И: — Раньше, — сказал, — она мне никогда никаких таких вопросов не задавала.
— Иди ужинать, — сказала Зара. — Тебе бычков в томате дать или сардин в масле?
— Я сам выберу, — сказал Шизофреник и полез в холодильник.
На этот раз он выбрал бычков. И Зара пожелала ему приятного аппетита. А он ей в ответ промолчал.
24
Промолчал и Бориска, когда дважды обидела его Раиса, сказав фактически, что он есть не отец, и не одолжив ему денег, нужных, как ему казалось, позарез. Про себя он подумал, что деньги лучше всего одалживать на войне. Или кредитора убьют, и не нужно будет ему деньги возвращать, или ты сам падёшь смертью храбрых, и тогда деньги тоже останутся тебе. Жалко, что на войне никто никому денег не одалживает. Не принято это. Почему-то. Плохая примета, говорят. Но это про себя. А Раисе — промолчал он. Нечего ему было сказать Раисе. Не имел он убедительных аргументов, чтобы их выдвинуть. Тем более она ведь не просто в просьбе ему отказала насущной, она его ещё и жестоко огорошила.
— Ты и без того, — говорит, — должен мне серьёзную сумму. О чём, небось, не подозреваешь и не догадываешься.
— Какую сумму? — только этого Бориске сейчас недоставало.
— Я же говорю — серьёзную.
Бориска говорит:
— Мало того, что ты меня оскорбила и унизила до уровня моря, не пойдя мне навстречу в трудном финансовом положении, так ты меня ещё и глупо разыгрываешь.
— Делать мне больше нечего, только тебя разыгрывать, — сказала Раиса и принесла из другой комнаты в довершение ко всему, на закуску, значит, письмо официальное, на имя Бориски пришедшее, но распечатанное, и выписку из их банковского счёта, с которого тысячу девятьсот евро было как рукой снято.
— На вот, — сказала, — почитай, получи удовольствие, — и протянула ему рваный конверт и выписку.
— А почему моё письмо распечатано? — для порядку возмутился Бориска. — Распечатывать чужие письма неприлично.
— Ты читай, — сказала Раиса, — читай. Потом разберёмся, что прилично, а что нет.
В письме Фрау Фюрер извещала Бориску о том, что немецкие власти и их соответствующие органы всесторонне рассмотрели его просьбу о взятии расходов на себя и большинством голосов решили эту просьбу оставить без внимания, поскольку жена Бориски Раиса имеет постоянный и достаточный для подобных выплат доход.
А банковский счёт у Раисы и Бориски со дня приезда в общем их пользовании находится. Несмотря на изменившиеся семейные, да и человеческие отношения. Надо было бы его давным-давно разделить, чтоб у каждого свой счёт был, личный. Но сначала у Раисы руки не доходили, так как она другими неотложными делами занималась, а потом Бориска ни с того ни с сего на родину временно репатриировался, и без его персонального присутствия сделать это стало сложно. Вот в результате погребальный институт и снял с их общего счёта деньги за услуги, оказанные Борискиной матери после её смерти. А органы немецких властей, проигнорировав прошение Бориски, ничего на этот счёт не перевели, поскольку помогать ему материально в горе и скорби отказались.
— Чёрт, за что мне ещё и это наказание? — сказал Бориска, ознакомившись с письмом и выпиской.
— Это, Бориска, не наказание, — сказала Раиса, — это обычные неприятности. Вот у сыновей твоих — это да, наказание. Непонятно только, в чём они виновны.
— Так мои это сыновья или не мои? — сказал Бориска. — И отец я всё-таки или не отец? Ты как- нибудь определись с отцовством.
— У тебя ко мне всё, а то я тороплюсь?
— Теперь ясно, зачем эта фрау Фюрер наше свидетельство о браке требовала, — сказал Бориска. — Это она мне за Гитлера жестоко отомстила.
— Ага, и за Сталина с Горбачёвым.
— Я серьёзно говорю, — сказал Бориска, — а ты не по делу иронизируешь. Да ещё с сарказмом.
Но Раиса не стала его больше слушать.
— Врёшь ты всё, — сказала. — А врать, откровенно тебе скажу, грешно. Да и бесполезно. Слишком хорошо я тебя знаю.
«Ну все меня знают, причём знают не как-нибудь, а хорошо и насквозь», — думал Бориска, идя от Раисы неизвестно куда.
Вот Зара тоже сказала ему:
— Я вас насквозь вижу.
Он затеял с ней разговор серьёзный по душам, сказал:
— Давай поговорим, как нормальные люди, начистоту.
— Ну, давайте, — сказала Зара, — поговорите.
И Бориска заговорил. О настоящем и будущем сына, и в связи с этим о ней самой, и не удержался, намекнул на то, что представляет себе, чем Зара зарабатывает на жизнь.
А она ему в ответ сказала:
— Я вас насквозь вижу.
И добавила:
— Капаете мне тут на мозги жидким, а сами со мной в койку залезть не прочь. Не прочь? Прямо сейчас? А?
И Бориска, неожиданно даже для себя, сказал:
— Не прочь. Да. Не прочь. Ну и что из этого следует?
— Вот видите, — сказала Зара, — а воспитанием занимаетесь.
Бориска, понимая, что зря он признался ей в своих затаённых желаниях, начал что-то лепетать, мол, дело совсем не в этом, и не во мне, а в нём. А что я волнуюсь, так я же отец ему, что бы там ни было, у
