Из глаз Нахвы покатились слезы, потому что она знала, что этим отношения матери с Иезекилем не ограничивались, что они зашли гораздо дальше. Дыхание ее сперло, и слезы полились ручьем. На какое-то время Нахва утратила способность говорить. Этим воспользовалась толпа, собравшаяся за рядами сидевших на земле мужчин, и заявила о себе бурей аплодисментов. Волна аплодисментов перешла на сидящих, и вот уже все хлопали от всей души. Кто-то встал и произнес стихи:
А кто-то запел:
Зашевелились, забродили группы мужчин и женщин. Люди восторженно переговаривались между собой, подбадривали Нахву и проклинали Иезекиля. А Иезекиль сидел ни жив ни мертв с таким бледным лицом, словно в нем не осталось ни кровинки, и бранил себя:
– Почему же я, глупец, не сел сразу на коня и не ускакал прочь, как только Нахва объявила всем, что предпочла Салима? Неужели она им все теперь расскажет? Если расскажет, то они, пожалуй, не только шейхство с меня снимут, но и голову с плеч. Нет, нет, ведь я под их покровительством, я пришел со стороны и жил под их зашитой, а арабы не убивают того, кого защищают. Впрочем, когда я стал их шейхом, тем самым я лишил себя и права на их защиту.
Никто уже не говорил об Иезекиле учтиво даже как о человеке. А уж от былого почтения к нему как к шейху племени после того, как Нахва отвергла его предложение, и следа не осталось. Дошло до того, что когда он попросил огниво для трубки, ему бросили это огниво, а не поднесли, как бывало прежде, когда все, кто сидел рядом с ним, почитали за честь высечь ему искру.
– А теперь они швыряют тебе огниво, Иезекиль! Ну, ничего. Главное сейчас, чтобы мои деньги им не достались. Как бы не вздумали они завладеть моей башней, – подумал он, но постарался себя успокоить:
– Нет, башня не под их покровительством, она под защитой моего друга, шейха румов. Моя башня стоит рядом с его башней, он защитит их обе, сохранит мое золото и серебро и те книги, где записано, кто и сколько мне должен.
Иезекиль понемногу стал успокаиваться, но вдруг очередная тревожная мысль посетила его.
– Если Нахва расскажет им все обо мне, они просто убьют меня! Нет, она не посмеет вот так при всех рассказать о том, что может ее опорочить. Она рассказала только о том, как я сватался к матери, но не стала рассказывать, что было дальше.
В это время Нахва справилась наконец со слезами.
– Хоть и постыдно женщине, нуждающейся в опеке и бывшей когда-то женой шейха племени, выходить замуж за не самого благородного из мужей племени, мать моя согласилась на предложение Иезекиля.
Иезекиль от таких слов снова ожил.
– Этого оскорбления я вынести не могу!
Решив воспользоваться этим удобным случаем, чтобы уйти, он попытался подняться с места. Но Салим вовремя дал сигнал, и двое парней, стоявших за спиной Иезекиля, положили ему руки на плечи и усадили обратно. А отец Салима несколько раз ударил в железную миску, призывая всех замолчать и сесть по местам.
– Мать моя, пусть будет Аллах к ней милосерден, приняла предложение Иезекиля, а Иезекиль, решив, что она ничего мне не рассказала, пришел потом и ко мне и объявил, что желает ко мне свататься. Пришлось мне взять себя в руки. Я не стала бранить его и прогонять, опасаясь, как бы он не задумал против меня или матери чего дурного, если я ему откажу или если он заподозрит, что мне все про него известно. Я не лишала его надежды, затягивая дело всеми способами, чтоб не прервалась моя связь с женщинами племени, чтобы я могла готовить их к восстанию, как Салим готовил мужчин. Затем, когда наша организация окрепла, Салим попросил моей руки, и я приняла его предложение. У нас случилась помолвка, и Аллах тому свидетель, а после Него в свидетели мы призвали сестру Салима, его мать и отца. А когда Иезекиль пригласил меня танцевать с ним, я отказала ему не только потому, что люблю Салима, но и потому, что дала уже обещание выйти за него замуж по законам Аллаха, потому что, братья мои и сестры, не пожелала поставить вас в неудобное положение, и не хотелось мне, чтобы хоть что-то могло изменить отношение женщин ко мне. Подумала я тогда, что если бы я согласилась пойти с ним, то осрамила бы вас всех и все идеи, к которым сама вас призывала. Еще решили бы вы, не дай Бог, что Иезекиль – закон Аллаха на земле, он и его друг, шейх румов, если уж никто из арабских женщин, а возможно, И мужчин, не способен устоять перед ним.
После чего Нахва поведала всем историю гибели своей матери.
– Омар, Саман, Хазим, – позвала она, закончив рассказ, – принесите сюда топор, который вы спрятали в мешок как доказательство преступления. Выходите сюда и расскажите людям все, что вы видели и что мне рассказали.
Все трое встали и поведали собравшимся, что видели своими глазами. Потом достали топор и показали орудие преступления всем присутствующим. Когда дошла очередь до Иезекиля, тот сидел в глубокой задумчивости, опустив голову, словно не замечая происходящего вокруг. Кто-то окликнул его. Иезекиль вздрогнул, увидев перед собой топор, и чуть было не вскрикнул, как будто увидел какой-то кошмар.
– Что же ты так напугал меня, брат? Узнаю я этот топор, узнаю.
Но тут же сообразил, что у него вырвалось что-то не то.
– Кто же не узнает топор матери Нахвы, да будет Аллах к ней милосерден. Все его знают.
Сидевшие вокруг едва сдержали смех. Люди стали поворачиваться друг к другу, шепотом обсуждая сомнительное положение Иезекиля.
– Я без утайки рассказала сыновьям и дочерям моего племени свою историю и историю моей матери с предателем и преступником Иезекилем и его союзником, румийской собакой. Теперь я прошу, чтобы вы по законам нашей веры и традиции по справедливости рассудили и отстояли мои права. Поистине, незыблемость права в нашем племени, подкрепленная устоями веры, заставляет другие народы уважать нас и наши права. Поэтому призываю вас не отступать от него.
Нахва села на свое место под бурю аплодисментов. Дождавшись, когда они стихнут, Салим, чтобы еще больше воодушевить людей, продекламировал:
