Отныне в группе появилась еще и медсестра. Колеменос начал прихрамывать. У него болели пальцы ног. Кристина промыла их, оторвала от своей юбки полоски ткани и забинтовала ими места, где была содрана кожа. Когда открылась моя рана на ноге, она забинтовала и ее. Как только кто-нибудь получал порез или царапину, она приступала к делу. Когда повязки становились уже ненужными, она стирала их в ручейке, сушила и хранила до следующего применения.
На подходах к реке Баргузин, чуть выше озера, проблемы возникли у нее. Она отстала, и я увидел, что девушка хромает. Я попросил остальных остановиться и вернулся к ней.
— Мои сапоги немного причиняют мне боль, — сказала она.
Я снял их. У нее на подошвах ног и на пятках была содрана кожа из-за того, что лопнули волдыри. Кристина, наверняка, испытывала муки уже несколько часов. Эти сапоги были слишком большие и тяжелые для нее. Она утверждала, что все нормально, что она может идти дальше, на что мы все семеро резко возразили. Я перевязал ей ноги ее же повязками и уговорил отрезать длинные голенища сапог, чтобы проверить, легче ли ей будет ходить с меньшим весом на ногах. Войлок мы взяли с собой, чтобы потом подшить их в мокасины. Но спустя час она захромала еще сильнее, и мы решили смастерить ей обувь.
Итак, я принялся за работу и постарался приложить все свое умение, на которое был способен, чтобы сделать достойную обувь из материалов, которые имелись у меня. Остальные стояли вокруг меня и наблюдали за всеми стадиями кройки и шитья. Для большей прочности я сделал двойную подошву и внутреннюю подкладку из соболя. Все поздравили меня с этой работой, и Кристина от избытка чувств поцеловала меня в лоб.
Мы все начали думать, что она приносит нам удачу. Наше движение ни разу не задерживалось до тех пор, пока однажды вечером, на пятый день после того, как мы свернули на юг, перед нами не предстала река Баргузин. Проблемы с этими большими реками заключались в том, что надо было ходить вдоль берега в поисках подходящего для переправы места. На следующее утро мы обнаружили, что перед нами еще три другие большие реки. Перейдя через первую, мы через час ходьбы были уже у второй. Затем через час дошли до третьей, более широкой, и потеряли несколько часов на разведку, прежде чем перейти. Эти три реки чуть дальше на западе сходились в одной точке, расширяя Баргузин, и впадали в Байкал. Перейдя через третью реку, мы взобрались на один из холмов и разожгли огонь, чтобы обсохнуть. Мы все страшно устали и проголодались.
Я терпел голод без сильных мук в течение восьми дней. Все мои товарищи уже испытывали тяжкие муки голода. Но когда боли одолевали меня, я страдал от них тяжелее, чем остальные. В тот вечер мы приготовили кашу из крупы, но ее у нас получилось так мало, что это было почти хуже, чем совсем ничего. Добывание еды превращалось в навязчивую мысль. Некоторые предлагали сходить стащить что-нибудь на ферме. Но даже в крайности, в которой мы находились, больше всего боялись, что нас заметят местные. Если бы нас преследовали решительно, то, по крайней мере, некоторые из нас были бы схвачены.
Пока мы обсуждали тему, Кристина глубоко спала.
Сержант посмотрел на нее.
— Давайте спать. Завтра малышка принесет нам удачу.
— Надо надеяться на это, — сказал его друг Маковски.
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ТРАНССИБИРСКУЮ МАГИСТРАЛЬ
Мы перешли через Баргузин в конце мая, и это было последнее из больших водных препятствий на нашем пути. Казалось, сибирское лето ожидало нас на южном берегу. Начиная с северного края Байкала, мы ощутили весенний климат, крайне мягкий и почти без капли дождя. Теперь светило солнце, вокруг зазеленело, цвели цветы и птицы возвращались из далекой миграции. За шесть недель мы прошли от последних дней суровой зимы Центральной Сибири до ласкового тепла южного лета. Вдали вишневые и абрикосовые деревья в цвету оживляли фруктовые сады деревень. Спать под открытым небом стало не так тяжело, даже тогда, когда мы из осторожности решали не разжигать огня. Днем мы снимали наши меховые жилеты, а на заходе солнца надевали их снова, чтобы защитить себя от ночной прохлады.
После перехода через Баргузин в течение двух дней у нас не было никакой еды. Тогда-то мы и заметили между деревьями лошадь. Запряженная в грубо сделанные сани, она обнаружила себя тем, что била копытами. Лошадь учуяла наше приближение, и то, что она учуяла, ей явно было не по нраву. Заро и я подошли поближе, чтобы рассмотреть ее. Животное, повернувшись, окинуло нас взглядом, показывая белки глаз. У нее были все основания догадываться о наших намерениях. Мы ведь на самом деле собирались поесть конины.
Заро и я одновременно увидели старое охотничье одноствольное ружье 12-го калибра, ствол и приклад которого были соединены медной проволокой. Оно стояло на санях около небольшого кожаного ранца, в котором, несомненно, были припасы. Напросилась мысль: мы должны захватить это ружье прежде, чем вернется его хозяин. Мы с Заро устремились к нему, и я быстро сунул его под руку, стволом вниз. Я знаком пригласил остальных подойти к нам. Кристина со Смитом остались на почтительном расстоянии. Смит оберегающе обнял ее за плечи, пока остальные присоединялись к нам. Колеменос подошел к лошади и заговорил с ней, чтобы попытаться успокоить ее, но животное не дало ему задобрить себя.
XVII
ЗМЕИ И ГРЯЗЬ
Самое ужасное, что у нас было так мало тем для разговоров, помимо Кристины. Шагать стало просто привычкой, конечно, мучительной, но не требующей никакого размышления. Неумолимое солнце затуманивало мне голову и сбивало с мысли. Я начинал воображать себе, что она все еще здесь, идет за мной, и так я мог идти многие километры, не переставая представлять ее живой. Но всегда наступал такой момент, когда мысль об ее присутствии становилась такой реальной, что я поворачивал голову, и каждый раз испытывал щемящую тоску. Этой же ночью, после беспокойного сна, терзаемый жаждой, я был более чем уверен, что она среди нас. И как всякий раз, когда я осознавал её уход, это вызвало во мне смутное чувство страдания.
Только другая трагедия смогла ослабить мучительное воспоминание, хранимое нами о Кристине. Странным образом это частично уменьшило также и чувство вины, которое я испытывал по поводу ее смерти.
На восьмой день после того, как мы покинули оазис, Зигмунд Маковски рухнул на песок. Он не успел воспользоваться палкой, чтобы не упасть. Вытянув руки вдоль туловища, он лежал так минуту или две, почти без сознания. Мы увидели, что у него были ярко выраженные симптомы: ноги над мокасинами распухли, и кожа на них стала дряблой. Мы молча переглянулись, повернули его на спину и стали обмахивать мешками. Он быстро пришел в себя, поднялся, тряхнул головой, оперся о свою палку и двинулся вперед. Он падал несколько раз, каждый раз поднимаясь и продолжая путь. Ужасная опухоль постепенно увеличивалась, и заметно было, как у него тяжелели ноги.
Он проявлял стойкость дольше, чем Кристина. На девятый день он падал раз шесть за два часа. Один раз, упав лицом вниз и отчаянно отталкиваясь руками, чтобы встать, он позвал Колеменоса на помощь. Колеменос и я подошли и опустились на колени рядом с ним.
– Если вы мне поможете подняться, я смогу продолжать идти.
Колеменос взял его за одну руку, я за другую, и мы его подняли. Встав на ноги, он высвободил свои руки и пошатнулся. У меня перехватило дыхание, когда увидел, как он пошел, пошатываясь, словно пьяный. Он прошел еще немного, зигзагами, глубоко втыкая палку в песок, который уходил у него из-под ног. Мы смотрели, как он удаляется.
– Нужно удержать его от падения, – сказал мне Колеменос.
Нам не составило никакого труда догнать его. Колеменос взял у него палку, мы подхватили его с двух сторон так, чтобы его руки лежали у нас на шеях и повели. Он поочередно смотрел на нас с тенью улыбки.
