Ноги у него продолжали двигаться, но удерживали его все меньше и меньше, до такой степени, что в конце дня он повис невыносимо тяжелым мертвым грузом на наших плечах.
Ночь он провел, по-видимому, спокойно, и на утро десятого дня он был не только живой, но, казалось, восстановил свои силы. Он шел, волоча ноги, но без посторонней помощи. Прошло полчаса, прежде чем он упал снова. Затем он стал падать не переставая, и мы с Колеменосом пришли к нему на помощь. Когда наступило время полуденного отдыха, он снова повис мертвым грузом на наших плечах и больше практически не двигал ногами. Смит и Палушович взялись за него и тихо уложили на спину. Затем мы соорудили зонт и уселись вокруг него на корточках. Он лежал неподвижно, казалось, только в глазах оставалась искорка жизни.
Через какое-то время он закрыл их и я подумал, что Маковски умер, но он все еще спокойно дышал. Открыл веки, снова прикрыл их, и на этот раз все было кончено. У него не было никаких спазмов, ни дрожи, ни малейшего признака, показывающего, что жизнь покинула его тело. Как и Кристина, он не попрощался.
Досье Зигмунда Маковски, тридцати семи лет, экс-капитана польских пограничных войск, Korpus Ochrony Pogranicza, закрылось. У него где-то в Польше была жена. Я хотел бы, чтобы она знала, что это был мужественный человек. Мы похоронили его там, в пустыне Гоби. Яма, которую мы вырыли, оказалась слишком маленькой, и нам пришлось вытащить тело обратно, чтобы расширить ее. На его лицо мы натянули давно уже опустевший мешок, который он таскал на себе больше трех тысяч километров, затем похоронили его под песком. Колеменос сделал для него маленький деревянный крест, мы прочитали молитву и оставили его.
Я старался вести счет дням. Я пытался также вспомнить из всего, что раньше читал, сколько времени человек может выдержать без еды и питья. От жары меня одолевали головные боли, часто охватывало самое мрачное отчаяние, и я смотрел на нас как на шестерых осужденных, идущих на неизбежную смерть. Каждое утро, когда просыпался, одна и та же мысль приходила в голову: чья очередь? Мы представляли из себя шесть подобий человека, изнуренных и ссохшихся, которые шли, волоча ноги. Казалось, песок становился все более и более рыхлым, все больше уходил из-под ног. Когда кто-нибудь из нас спотыкался, то он поднимался подчеркнуто проворно. Теперь мы открыто осматривали наши лодыжки, боясь обнаружить там начинающуюся опухоль – предвестницу скорой кончины.
Мы предчувствовали смерть, как никогда. Никто не признавался в своем отчаянии. Никто не показывал своего страха. Мы были одержимы одной мыслью, и беспрестанно повторяли ее: быстрее найти воду! Наша единственная надежда держалась на этом. Я воображал за каждым барханом жгучего песка маленькую струйку воды, и за каждой сухой впадиной всегда появлялся новый хребет, чтобы поддерживать эту надежду.
Спустя два дня после смерти Маковски мы достигли крайнего предела нашей стойкости. Я думаю, что это был двенадцатый день после того, как мы покинули оазис. Мы шли теперь только по шесть часов, и по двое. При этом не старались выбрать себе товарища предпочтительнее. Подходил любой, кто находился ближе всех в момент выступления; брались за руки и шли вперед, поддерживая друг друга. Единственными живыми существами, кроме нас, здесь были змеи. Они лежали неподвижно. Впрочем, были видны только их головы, туловища прятались под песком. Я спрашивал себя: 'Как они существуют?'. По всей видимости, они нас не боялись, и мы нисколько не пытались надоедать им. Один раз видели крысу, но пустыня, казалось, была зоной обитания исключительно змей.
Вечером того двенадцатого дня я шел под руку с Заро, в то время как Смит и Палушович держались друг друга, а Колеменос шагал в компании с Маршинковасом. Посреди ночи мной овладело настойчивое желание снова отправиться в путь. Я знал, что если не случится чудо, то в ближайшие двадцать четыре часа мы не можем надеяться на спасение. Я сдерживал себя до тех пор, пока до рассвета не осталось примерно два часа. Маршинковас, Заро и американец проснулись. Я потряс Колеменоса и Палушовича. Обратился к ним хриплым голосом, так у меня болело пересохшее горло. Я встал. Никто не противился. Я пошел, и они отправились следом. Палушович вначале спотыкался немного, так как еще не до конца проснулся, и ноги у него онемели, но вскоре мы уже шли впереди по направлению к югу.
Было легко представить себе в эти предрассветные часы, что мы, может быть, идем в обратном направлении по дороге, которой шли накануне, но первые лучи восхода показали, что мы на правильном пути. Мы шли зигзагообразно, но когда жара вынудила нас остановиться, чтобы отдохнуть немного, мне показалось, что мы прошли в страданиях внушительное количество километров. Стоила ли польза от нашего зонта наших трудов по его сооружению? Однако мы воздвигали его, так как это вошло в привычку, связанную с нашим выживанием.
Страшно вспотевшие, с колотящимися сердцами, задыхаясь от горячего воздуха, широко раскрыв рты с распухшими и покрытыми пылью языками, мы провели три часа под этим слабым укрытием. Я натирал липким булыжником воспаленные десны, чтобы вызвать капельку слюны, которая позволила бы мне глотать. Я был очень плох и цеплялся за то малое, что оставалось от моей стойкости и мужества. Подняться на ноги стоило неимоверных усилий. Мы все были до крайности ослаблены и очень близки к смерти.
Все мои мечты были о прохладных прудах и журчащих ручьях. Вода, которая спасла нам жизнь, гнила, смешанная с грязью, на дне почти высохшего ручья. Мы чуть не прошли мимо нее: мы искали воду, а это была просто мутная влага. Мы увидели ее сверху. Сразу же все бросились туда ползком, чтобы высосать эту грязь и обмакнуть в неё руки. В течение нескольких минут мы были словно обезумевшие. Мы пережевывали ил, чтобы высосать влагу, затем выплевывали минеральные частицы.
Выход нашел американец. Он окунул в грязь уголок мешка. Подождал несколько минут, затем поднес ткань ко рту и высосал влагу. Мы последовали его примеру. Количество воды, добываемой таким образом, было ничтожным по сравнению с нашей неутолимой жаждой, длившейся тринадцать дней, но это было лучше, чем ничего, и это снова вселило в нас надежду. Впервые за те несколько дней мы снова начали разговаривать, строить планы. Решили идти по руслу этого ручья, учитывая, что если здесь есть влага, то дальше может быть и вода. Ручей сужался до тех пор, пока не превратился в простую трещину в почве. Мы нашли маленькие лужицы грязной воды. Погружая туда ладони, соединенные в виде чашил мы смогли пить, по-настоящему пить, чувствовать, как вода течет по нашему пересохшему горлу. Мы с удовольствием утолили жажду смесью воды, песка и грязи. Конечно, для нас же было лучше, что мы не могли пить её в большом количестве. После каждого глотка нужно было ждать несколько минут, чтобы маленькие впадины снова наполнились драгоценной жидкостью, которая просачивалась через грязь. Мои крошащиеся, окровавленные зубы обжигало от прикосновения воды. Я на мгновение удерживал воду во рту, прежде чем проглотить, полоскал в ней язык, ослабленные десны и зубы.
В течение двух часов, изможденные, мы лежали, растянувшись во весь рост, на берегу ручья. Затем мы снова пили. Ближе к вечеру Заро снял свои мокасины и уселся, погрузив ноги в грязь. Растянув свои потрескавшиеся губы в улыбке блаженства, он позвал нас последовать его примеру. Мы сели в круг. После всех этих знойных дней, когда мы бесконечно волочили наши бедные ноги по горячему песку, мы испытали удивительное облегчение. Через какое-то время я почувствовал, что ямка, в которую я погрузил ноги, начинает заполняться водой. Наслаждение, испытываемое мною, распространилось, как мне казалось, на все мое измученное тело в целом. Время от времени я поднимал ноги – только для того, чтобы насладиться моментом, когда я снова погружал их в жидкую грязь.
Испытав мгновения наслаждения впервые с тех пор, как покинули оазис, мы начали разговаривать, советоваться о нашем все еще смутном будущем. Во-первых, мы умирали от голода и были почти на последнем издыхании. Во-вторых, несмотря на эту чудесную воду, мы все еще были посреди пустыни. И нашим первым решением было остаться здесь на сутки. Утром, мы отправились на разведку вдоль ручья в надежде найти начало водного течения. Там, где есть вода, рассуждали мы, есть жизнь и что-нибудь, что можно пожевать.
На следующий день рано утром мы сложили наши фуфайки в кучу, разделились на две группы и пошли в противоположных направлениях. Колеменос, Смит и я двинулись к востоку и ничего не нашли на расстоянии больше полутора километров. Местами вода исчезала вообще, словно ее течение проходило под землей. Когда она появлялась вновь, это всегда были всего лишь следы влаги. Мы с сожалением заключили, что где-то существует вода в большом количестве, но она находится под землей и, следовательно, недоступна для нас. Единственными признаками жизни, которых встретили, были две змеи. Мы вернулись к месту встречи. Заро, Маршинковаса и Палушовича еще не было, и мы начали думать, что их задержка
