На месте остался Ван, Коу Кусин и еще несколько монахов.
Глава двенадцатая
— Присаживайтесь, мой генерал. Поделитесь настроением, раздумиями. Не тревожат ли вас дурные сны? Не омрачают ли какие нюансы вашу ранимую душу? Мы ведь люди одного крута. И интересы наших интересов, я думаю, тревожат вас больше, чем прочая несущественая банальность нижних рядов. Вам я верю, верю, как заинтересованному.
— И тревожат, и интересуют. Но интересы, судьба моей страны меня не меньше тревожит, чем простолюдина.
— Ну что за фраза, генерал, мы ведь неглупые люди. Не нам демонстрировать друг перед другом патриотические вздохи. Простолюдин. Разве для вас это слово имеет вес?
— В единственном числе, конечно, не имеет.
— Сентиментальность. Старческий маразм начал ослаблять вашу душу. Чем это вызвано? Раньше вы были проще. А сейчас с вами неудобно разговаривать. Возраст? Или кокое отклонение во внутренней идеологии? Что с вами?
— Наверное, судьба нации.
— Это уже опасно. Не догадываетесь?
Два жестких, напористых взгляда, не мигая, давили друг друга.
Теневой, со своими крысиными глазками, вечно опасливыми, вечно выжидающими, вечно пугающими других. Он был бы смешон в этом непомерно огромном для него кресле, если бы не то место, которое занимало это кресло.
Генерал, сохранивший на своем беспокойном месте выдержку, порядочность, государственный разум.
— Обидно, когда над нацией подтрунивают, смеются, ни во что не ставят. Над великой нацией.
— Какой мрак в вашей голове. Это от возраста. И это точно. Вам нужен длительный покой, перемена климата, местности.
Генерал промолчал.
— Вы не обижайтесь. Раньше, когда у вас было больше твердости, карьерной напористости, вы не вдавались в развлекательные философские пустоты. Вас интересовало дело. Дело прежде всего. Сейчас, когда времени у вас больше, когда всеми практическими делами ворочает Чан, у вас появились минуты, которые начинают бомбить вас тем, что вы слышите от других, не из своего круга. Массы правы, но их правда — правда сегодняшнего дня. Поймите, государственный человек должен смотреть много вперед и со всех сторон. И с высоты того места, на котором находится. Иначе восторжествует республиканская анархия. Это чревато потерей государственности. История знает примеры на этот счет. Жесткая централизация власти и порядков должна быть выше житейских рассуждений толпы. Здесь разные точки зрения неуместны. Не вам таскать мешки с рисом. Не вам с кули решать общий вопрос.
— Это та же звонкая пустота. Интересы крестьянина и члена правительства в вопросах жизнеутверждения нации не расходятся, — генерал говорил расслабленно, но старался не терять глаза Теневого.
— Знаете, любезнейший, подобное я уже слыхал. Это мне на кое-что намекает.
— Значит, не у одного меня сплошная сумятица в голове.
— Что вы все о родине заголосили? Неужели и вправду очередной подъем национальной сознательности? Странно. Если такое поветрие охватит многие головы, то дело может кончиться большим бунтом.
— Нам далеко до подобной прозорливости. Сумбур в голове еще не есть логика и ответ на внешние события.
— Уже лучше, — но упор глаз Теневого не ослабевал. — Сейчас я снова вижу, что вы тот же, которого мне приходилось знать раньше.
— Покорнейше благодарю, но меня это мало успокаивает.
— Хм-м, независимость. И это, наверное, вы почувствовали твердо. Кроме отставки вам ничего не грозит. Хорош гусь. Спелся. А может быть и снюхался. До чего же вы все упорно в солисты лезете. С чего бы это?
Генерал про себя улыбнулся. Всe же ему иногда импонировол Теневой логикой своей боязливости. Тот всегда тонко чувствовал, когда человек начинал не бояться его, обретал духовную независимость.
— В солисты гордость и достоинство лезут, когда видят, что ум не много помогает.
— Чувственность непозволительно вами овладевает. Чертыхаетесь от излишней свободы, в крайность бросаетесь. За той же риторикой прячете свои узкоместнические помыслы.
— Такого не может бьпь. Простым людям нечего прятать в запасники души.
— Но ты-то не простой.
— Я? Что я, — генерал махнул рукой. — Мой век на закате. Я не могу уже идти к более сложному. Я простею.
— Хмырь вы, товарищ генерал. Еще тот. Я догадываюсь, к чему клоните, но подумаю еще над этими словами. Хотя подобные монологи меня интересуют постольку-поскольку. Не буду интриговать вас: скажу только, что я очень о многом догадываюсь.
— В свою очередь, смею уведомить вас, и я очень о многом, но не только догадываюсь.
— Не стоит шуметь словами. Ваше может остаться при вас.
— Трудно сказать.
— Хватит! — Теневой повысил голос. — Довольно! Не ту тему мы шагаем. В настоящий момент меня не удовлетворяет постановка дел служб обществешой безопасности в центре и на местах, отдельно в Шанхае.
Теперь генерал пристально, атакующе посмотрел на Теневого.
— Раньше вы меньше интересовались службой, и в частности на местах. Свыше получено добро, причем здесь ваш глаз?
— Вот как заговорил. А я-то все верил, что сможем прийти к общему знаменателю. Кабинет не знает того, что известно мне.
Генерал понял, что Теневой провоцирует его на дерзкий ответ и что запись беседы использует против него. Начал играть дешево, но сердито.
— Вы не далекий политик.
— Не зарывайтесь. Ваше кресло ниже моего. Не вам судить-рядить.
Голос человечка терял учтивость, стал шипящим, злым.
— В настоящий момент обстоятельства не над местами, над личностями.
Генерал тоже отбросил некоторый покров вежливости.
— Ну, и… — Теневой напрягся.
— Вы очень зря сделали, что поторопились с Патриархом. В своем кругу он великий человек, высокочтимый.
Маленький резко махнул рукой.
— И великие болтуны помирают.
— Помирать, но не погибать они должны.
— Точнее выражайтесь.
— Они вас в покое не оставят.
— Кто они? — малый заерзал в кресле.
— Неужели не догадываетесь? Такой мудрый, опытный, государственный.
— Не ерунди мне. Выкладывай, что хочешь сказать.
— Монахи.
— Лапы коротки. У меня упреждающий удар.
