госаппарата, которые почему-то слишком внимательно следят за столь мелкими для них событиями.
— Они могут быть не мелкими, если действия подпадут под контроль некоторых заинтересованных лиц.
— И все же, — тяжело заговорил Дэ, — не до конца понятно злобное преследование молодого человека. И то, какие выводы вы могли делать за время пребывания его в России. Сам по себе он еще не готов к каким-либо контактам. Не то развитие, обучение. Он просто не знает, что к русским можно обратиться с просьбой о помощи. Ни вы, ни янки, уверен, не подсказывали ему эту мысль на случай возможных трений. Что он? Он бежит домой. Бежит, как мальчишка, с непосильных заработков.
— Ну это как сказать, — усмехнулся Чан с нескрываемой иронией. — Не так уж и мальчишка, не так уж и недоразвит. За последние недели — я не буду упоминать прошедшие три года — он здорово водил по малому кругу не слабые в деле шпионажа умы.
— Это не его качества. Скорее, к нему отнеслись несерьезно, А потом: вы мешали американцам, вам мешали русские. Это и позволило остаться воспитаннику на плаву. Не будете же вы утверждать, что само ведение боя выше по интеллектуальному совершенству, чем все, что предшествует этому. Сама игра сложнее стократ. Да и я думаю, что без наставлений Вана не обошлось.
— Трудно в это поверить. Ван слишком безрассуден, чтобы загадывать на столько лет вперед.
— Вы думаете? Примите во внимание, что Вану восемьдесят пять. Да и не имей он этих качеств предвидения, которые присущи ему в большей степени, чем кому-либо, прах его давно бы уже покоился где-нибудь в непроглядном месте на дне глубокого ущелья. Там обычно могилы великих мастеров. Свое звание Большого Чемпиона Ван получил не за победы, а за то, что сумел выжить, за то, что длительное время возглавлял списки первых. До него это никому не удавалось. Где пахнет побоищем, он чует не только по угрозам. Это его дар.
— Не думаю, что четыре года назад Ван мог каким-либо образом предчувствовать сегодняшние обороты.
— В такой степени нет. Но то, что Рус не сживется с янки, Ван доказывал нам еще до подписания соглашения. И только поэтому уже твердо знал, что придет время, когда воспитаннику понадобится путь домой. Здесь уже ничто не удержит Вана. Даже почтеннейший совет старейшин, даже Великий Гу-ру. В этом весь Ван. Доказывать что-то бессмысленно. Он не признает требования момента, гибкой тактики, осторожной дипломатии. Многие обижаются и обжигаются его холодной чистотой. За это его неистово любят и уважают. Он и сам голый, как правда, но в отличие от других умеет защищаться и защищает ее.
— Все это хорошо звучит для людей нейтральных. Не следовало агенту стрелять.
— А кто виноват! — неожиданно для себя вспылил Дэ. Рот его исказила давно притаенная злоба. Тростника хрустнула в жилистых пальцах. Он поспешно сломал еще два раза, чтобы не появились фигуры в капюшонах. — У вас учат стрелять по каждому поводу. А затравленный зверь не будет всматриваться. Всякий приближающийся, тем более с оружием, — враг. Ваши люди действовали, как на маневрах, как победители — один в поле не воин. Вот вам и жертвы. Не я ли предупреждал: мальчик молод, человеческие отношения для него тайна за семью печатями. Не готов он к жизни. Он вас не понимает. Теперь вы его. Он не имеет самообладания взрослых, выдержки. Нет спокойствия, хладнокровия. Спору нет — он виновен. Но от его руки не пал еще ни один штатский, ни один обыватель. А военные не подходили к нему с мирными намерениями. Любая объективность на его стороне. — Дэ остановился, посмотрел, доходят ли его слова до офицера. — Выпустить ручного зверя на волю — долго ли он проживет в джунглях? Наглая обезьяна для него уже будет представлять определенную опасность. А среди людей? Представил ли кто себя в его шкуре, когда не дни, месяцы скрываешься от нескольких служб. А каково ему? На какой грани сейчас его нервы? Никого, ничто не интересует. Но мы заставим янки уважать Срединную.
Священнослужитель не скрывал торжествующую гримасу при последних словах.
— Уважаемый Дэ, — поторопился успокоить полковник, — американцам запрещены какие-либо действия, противоречащие законам, на территории метрополии. Настоятель недоверчиво покачал головой.
— Вы уверены? Уверены, что янки послушаются вас? У вас имеются примеры положительного свойства? Я не припомню, чтобы янки хоть где-то уважали страну и землю, на которой они промышляют.
— Не стоит торопиться с определениями, — примирительно условил Чан. — Китай не настолько не принципиальная страна, чтобы позволять своевольничать у себя дома.
— Что за рабский слог на ваших устах? Это вас учат так разговаривать с иностранцами? С этими грубыми варварами. Позвольте тогда милостиво спросить, — а насколько принципиальна наша страна?
— Мы не определим с вами сферу этого понятия. Не в наших силах.
— Не в ваших, это точно, — с глубоким достоинством упрекнул Дэ. — Но мы не станем ожидать того, что не раз уже случалось на лике истории нашей страны.
— Все боевые секты так рассуждали.
— И не только… В ком есть хоть что-то китайское, никогда не позволит взнуздания.
Чан развел руками.
— Видите ли, мы с вами неплохо понимаем ситуацию. Но желает ли признавать момент начальство. С ними не поспоришь. Приказ и точка. Они живут своими понятиями. До земной пыли им нет резона. На земле они только едят и развлекаются.
— А вы найдите такие слова.
— Для власти? — Чан иронично покачал головой. — У меня входа в кабинеты нет. Какие могут быть слова?
— Деньги.
— Немалый круг придется обойти. Но противник богаче. И, главное, времени нет — надо действовать.
Чан видел: разговор получился непростой. Раздумывал с минуту.
— Уважаемый Дэ, что вы предложите, чтобы мы не потеряли парня? Все же он вырос в Китае. Китайского у него больше, чем другого.
Настоятель недоверчиво посмотрел на офицера, но ответил:
— Самое лучшее — оставить его в покое. Когда он понадобится, всегда будет к вашим услугам. Сегодняшнее отойдет в прошлое, забудется.
— Дорогой Дэ, — полковник посмотрел на настоятеля, как на доверчивого юношу, — в политике и в разведке ничего не забывается.
— И в политике, и в разведке работают люди. В их силах не вспоминать.
Чан снова покачал головой.
— При определенных обстоятельствах. Но система сыска все протоколирует, собирает в архивах. Наивно и опасно уповать на обратное. Но вы можете, — силился продолжать разговор полковник, снова переводя тему на агента, — мне ответить, почему все так получилось? Все свидетельствовало, что агент будет удачным, надежным.
— Неисповедимы пути господни и иже с ним его пасынков, — по христиански отозвался Дэ, и, в упор посмотрев на Чана, продолжил: — Но пути янки тоже неисповедимы. Здесь ответ на ваш вопрос.
Чана неловко передернуло от бальзамированной речи настоятеля. Он удивленно посмотрел. Но тот, в сомнениях, продолжал свою мысль.
— Кто знает. Кто знает, — перешел он на светский слог. — В чем-то янки перетребовали. Не дали ему времени осмотреться, вжиться. Ведь база — тот же монастырь, только с иными условиями. Людей там не познаешь. Тем более, что почти все они на одно лицо. И на такой нетронутый жизненными коллизиями ум, как у Руса, нельзя давить. В полупустой голове даже мелкая несправедливость заслоняет собой прошлое и верховодит в дальнейших поступках, ярко и болезненно высвечивая непривычные контуры, и ему думается, что ceгодняшнee — это основное. Рус не в силах ни предвидеть, ни рассчитать несколько действий вперед. Мне думается, по своему развитию он недалеко ушел от пятнадцатилетнего пацана с улицы. Весь контраст видимого в том, что его физические возможности намного опередили образовательные, интеллектуальные. Какой с него может быть спрос, если он обосновать каждое свое деяние не в силах.
— Положение, — покорился доводам Чан. — Спроса может и не быть… Но людей погибло немало.
