может усмехаться над нашими сомнениями. Неплохо было бы знать его истинность.
— Нам за русского может здорово влететь.
— Вряд ли. Русский упущен. Мы ни при чем. Пока полиция сможет доказать, что искомый — русский, сколько времени пройдет. Каждый сдвинутый день на нашей стороне. Прошло почти трое суток. А завтра? Кто будет иметь право нас упрекать?
— Репортеры. Они скоры на сенсацию.
— Пока все на совести полиции.
— Пусть будет так. Уголовников немало бродит по тем диким местам. Но тебе, видимо, придется навестить монахов. Надо изъясниться, заодно дать твердо понять, что если перебежчик — воспитанник, то он в серьезной опасности. Может, они выскажут какую добротную мысль. Все же те положения, которые мы хотели знать о них, нам еще неизвестны.
— Тихо жили они, как и раньше. Открылась дверь, появился дежурный.
— Американцы просят принять. Генерал взглянул на Чана.
— Вот и пошло давление по всем азимутам. Что-то слишком быстро они.
— Хорошо, что еще к монахом не подались. Шеф нервозно побарабанил по столу.
— Пусть войдут. Пусть говорят.
Вошли.
Полковник Динстон и майор Кевинс.
Генерал жестом пригласил сесть.
— Мы вас внимательно слушаем, господа. Должно быть, что-то случилось с вашими людьми?
Выбирая выражения, но, по возможности, стараясь сохранить роль старшего, Динстон заговорил о политике, об общих интересах, отношениях между странами.
Генерал слушал с кривой улыбкой на губах, не мешал. Американец более нажимал на подчиненность ведомству и необходимость исполнения имеющихся инструкций.
Чан слушал, скучающе взирал на привычную улицу. И только когда Динстон заговорил о прямых притязаниях на агента как на лицо подчиненное им, полковник насторожился.
Американец приподнято закончил свой монолог. Генерал продолжал отрешенно перебирать бумажки, пространно скользил глазами по столу, изредка бросая на янки недобрый взгляд, пожимал плечами. Но не хмурился. Посмотрел на Чана. Взгляд того, остервенело-насмешливый, только вызывал большее смятение контрастной неприемлемостью.
— Господин Динстон, вероятно, не понимает, где находится его почитаемое в высоких кругах тело. Гонконг не пошел вам на пользу. Там анархия: власть денежного мешка, сила силы. А здесь Срединная — Китай. Здесь вступают в единоборство другие величины: не менее могущественные, чем ваши доллары. Можно было бы для приличия сохранять хоть какое-то дипломатическое лицо. Ваши слова — слова арендатора. А ведь в данном случае дело обстоит совсем наоборот. Надо не чувствовать — знать, на какой ступеньке и в какой момент вы стоите. Поверьте, мне не хочется читать вам эти банальные нотации, но вы притесняете мое национальное достоинство. Прошу вас впредь всегда помнить, что вы разговариваете с генералом. Помните, на территории чьей страны вы находитесь.
Динстон вскинул брови. Давно не слыхивал он таких слов в свой адрес. Опешил с непривычки. Насупился с умным видом, но, подумав, успокоился. Память живо преподнесла ему неловкие переговоры четырехлетней давности. Но кто для них бывший монах — неудавшийся агент. Более того — он и сейчас создает неудобства. Речь идет только о содействии: выдаче или нейтрализации. Пустяк, не требующий отдельного разговора.
Сохраняя требуемый вид, он поучительно изрек: — Я, господа, хорошо осведомлен, где нахожусь. В противном случае не появился бы у вас. Надеюсь, вы придерживаетесь некоторых норм международного правы и тех отношений сотрудничество между нашими управлениями, которые сложились за эти годы.
Генерал посмотрел но американца, как на плохо подготовившегося ученика.
— И все же вы не поняли, господин полковник.
— Что я не мог понять? — с раздраженным упрямством упирался Динстон.
— Вы не потрудились понять некоторой банальной истины. — Чан говорил, жестко выделял нужные слова, — здесь не Европа, не Ямайка, не Австралия. Здесь всего лишь смиренный Китай, но разговаривать уместней учтиво, памятуя обидчивый нрав нe лишенного памяти народа.
— Это слишком, господа. Вы гоняете меня не но правилам. Чувствую я, сели вы, как моныхи. Но мы не с голым словом пришли к вам. И я хорошо знаю географию и Китай.
— Плохо знаете, раз вместо покорнейших просьб начинаете требовать. А география здесь ни при чем.
— Ах, вот оно что?! — догадываясь, тянул американец, — Понимаю! Гордость в печенки села. Но почему вы тогда так долго возитесь с монахом?
Генерал, не отвлекаясь смотрел в окно. «Неясно: говорил Чан притворно или всерьез».
— С каким монахом, смею уточнить, господин полковник?
— С тем, уважаемый Чан, который тремя сутками раньше перешел границу.
— Странно. Конечно, страннo. Откуда вы об этом знаете, находясь в такой дали от тех мест? Не слаба у вас фантазия на выгодные предположения. Нам еще не докладывали о переходе границы агентом Сигма Эс. Мы, вообще, ожидали вестей только от вас, если такое случится. А на данную минуту нам известно только, что он где-то в бегах в России.
— Если вам не известны оперативные сведения, то вашу контру следует хорошенько пошерстить.
— Дельное предложение. Но не спешите с выводами, полковник. Наша контора не уступает вашей.
— Если бы так было, мне не пришлось бы столь длительно вести разговор на тему, момент решения которой не должен превышать времени обмена любезностями.
— Как вы учтивы, сэр. Но вы запамятовали именно упомянутой вежливости недоставало с вашей стороны.
— Довольно, — беэ прежней уверенности остановил Динстон. — Вы правы, не тот возраст у меня, чтобы терпеть насмешки. Должны мы следовать прежним пунктам соглашения или мы его нe составляли!?
— Составляли, — невозмутимо играл Чан, — но не в тех аспектах, что вы нам так настойчиво диктуете. Монах не ваш: первое, что я особо подчеркиваю. Но пока не это суть. Вы утверждаете, он перешел границу. Помогите нам его обнаружить, если это только не ваша пропогандисткая утка. А там мы разберемся. Ваш контракт четырехлетний, но действует только на территории соседних государств. На нашей он теряет силу. Потрудитесь вспомнить параграфы соглашения.
— Из сказанного я понял только то, что вы отказываете нам в содействии?!
— Ну, вы как теща, господин полковник. Нельзя же так. Мы не падчерицы, не сироты, и наша Koнторa не хуже вашей.
Генерал слабо сдерживал готовую разлиться по лицу мстительную улыбку. Он старательно разглядывал ногти, не пробуя поднять головы.
Чан, как маститый стратег Рима, но с финтами наглого сатирика, углубленно тормошил.
— Народ вы бесхитростный, прямой. Неуклюжи, где требуется спортивная гибкость. Вам почему-то всегда кажется, что переобучения достаточно, чтобы вышибить из человека прошлое. Ан нет.
Динстон сидел, как на иголках. Ему претил слог каверзного китайца, но ничего не оставалось делать. Картины прошлого в ярких тонах, жаливших достоинство, снова вырастали перед ним.
— Не наша вина в том, что ваши спецы деревянно обошлись с монахом. Мы не раз указывали на несоответствие тех положений, за которые вы подписывались, и того, что на самом деле существовало. Ваша небрежность допущена вашей рекламной конторой. Не получилось смягчающего контакта. Не сработали стойки долларов. Чего же вы теперь добиваетесь? Человек бежит от всего. К нам, думаю, догадываетесь, не направляет свои обиженные стопы. А вот куда и как — это вопрос времени.
— Не старайтесь красиво лгать, господни Чан. Ваши люди в последнее время постоянно обитали в северной провинции.
— Наши люди, как и ваши, — везде.
