Маленький Вьетнам, а как борется за себя, за всех нас! А мы, Великая Срединная, древнейшая земля Хань, мартышкам уподобились! Если кто-то в верхах мыслит по-обезьяньи, то это не значит, что и народ так мыслит. Пусть они меняют достоинство на подобострастие, но не мы, не я.
Ван вскочил. Прерывистая хрипловатая речь с треском и шумом разлеталась по кельям старого монастыря. В комнатах монахи, сидя на полу, с открытой гордостью прислушивались к словам Непобедимого.
Ван резко прошелся по комнате, весомо указывая кулаком.
— Слезно мне от деланного бессилия. Прочь сомнения. Я себя еще не списываю в разряд отдыхающих. Дни мои продолжаются. Лучше я в потасовке буду раздавлен, лучше сдохну на пути к Руси, но никто не заставит меня сидеть здесь, ждать решения посторонней судьбы. Я сам буду метать стрелы бытия, как делал до этого. Мой аккорд еще впереди. Ничто так не печалит, как низкое житье, бестрепетные думы. Сколько людей гордых, мудрых, красивых погибало молодыми за правое дело. А я, Ван, Чемпион чемпионов, должен, яко червь, как гниль земная, тлеть, не испытывая настоящего чувства великой правоты и защищенной сути. «Белый лотос» — чистота жизни и помыслов. Праведнейшее братство из всех, что знала история. Высокое понимание равенства, чувства долга. Многие века так велось. Я не отойду от тех призывов первородных отцов. Янки разбудили во мне карателя, и теперь уже ничто не остановит меня. Через минуту Ван отправится на север. Время не терпит. Кто знает, может, вот в эту секунду воспитаннику необходима помощь. Где мы? Он один. А врагов столько, сколько долларов на этой ненасытной до крови, кощунственной земле. Вы решайте. Я должен идти. Не медлите. Следом ваша стопа должна выйти на короткий путь. Никто не поможет, если мы не выступим. Для чиновников жизнь человека не стоит той бумаги, на которой они расписываются. Я не верю ни в них, ни в спецслужбы с их обещаниями. Неизвестно еще, как они отнесутся к оборонительным действиям Руса. Но то, что это разозлит их, выведет из спокойствия чванливых крыс, считающих, что тот, кто ниже рангом, должен только смиренно подчиняться, — в этом я уверен. И потому считаю, что жизнь нашего брата в смертельной опасности. Прощай, Пат. Прощай, Дэ. Чувствует мое сердце — неспроста разгорелся такой огонь в душе. Прощайте все. Вам дадут знать, где я.
Они обнялись, и Чемпион скорой походкой исчез в хладеющем мраке темного проема двери.
Ни Пат, ни Дэ не удерживали и не отговаривали Вана. Раз он заговорил таким слогом, значит горит. И словами не остудишь вечно беспокойное, играющее судьбой, благородное, но взрывчатое сердце Чемпиона.
Пусть Ван не тот, что в тридцать или сорок лет. Может быть, уже не та сила, не та выносливость, хотя мало верится в это, глядя на него. Но по опыту, предвидению, по опережению трудно найти для него достойного противника. Пусть враг моложе, многочисленней, но еще не было случая, чтобы Ван проиграл. Его прозорливость позволяет не бояться врага, заранее рассчитывать ошибки и просчеты.
Возраст, опыт дают ясное видение опасности. Чтение замыслов — это уже дар годов, того опыта, который не может быть передан словами. Это наживное. Блажен и справедлив тот, кто смог дожить до глубокой старости, сохранить в себе бодрость, ясность ума, трезвость мышления, а главное, неуемность бесшабашной молодости. Для Вана смертельные схватки, устрашающие видимое поединки — не азы, не буквы и слова новичков. Любой бой он читал, как доступный текст, и в своем мастерстве дошел до высот прозаического романа, где, намного вперед выгадывал возможные ходы авторов и далее дописывал их окончания сам, заставляя врага крутиться под напором и мыслью. Но в самой жизни Ван был прост и немного прямолинеен. Видимо, в силу собственной несокрушимости и от того безбоязненности. Не считал нужным сдерживаться и вести дипломатическуто игру, если достоинство, жизнь его друзей были под угрозой.
Настоятель немного постоял в задумчивости, косясь на дверь, за которой скрылся Ван, как бы полностью соглашаясь с ним. Кивнул головой, подошел к полке, взял большую старую карту Китая. Расстелил на полу. Не глядя на Мина, спросил:
— Можешь показать, в каком месте перейдена граница?
Мин подполз ближе, посмотрел, ткнул пальцем в пересечение трех границ:
— Скорее всего здесь. А идти ему больше некуда, как к монастырю.
Дэ покачал головой.
— Если он смог столько водить за нос людей, неглупых в своей профессии, то он пересек границу вблизи от этой железной дороги, — он посмотрел на связного и добавил: — Для него скорость отрыва от преследователей значит все. Но раз так думаешь ты, то и чины придут к такому же решению. Но вопрос, каким путем он будет двигаться?
— Более трех лет обучался на базе. Выпутается. А районы там многолюдные.
— Его облик каждому соглядатаю будет напоминать, что перед ним не китаец. Шанс, конечно, есть. Но не тот. Многое зависит от него, но не меньше и от преследователей. В России обстановка куда благоприятней для него, и то… А здесь каждый пятый — доносчик, осведомители. В Пекине опытные кадры. И американцев нельзя сбрасывать со счетов.
— Но хозяева здесь мы.
— Деньги — хозяева на этой земле. Еще увидишь, как шустро развернутся янки. И это несмотря на то, что дипломатические отношения не налажены. Чего-чего, а купюр у них более чем достаточно. Но зачем им понадобилось преследовать Руса?
— Этого никто толком не знает, почтенный Дэ.
— A наши хваленые службы как?
— Пока вроде никак. Рвение в их среде не ощущается.
— Это обнадеживает. Если Чан и Линь сумеют долго отнекиваться от агента, то шанс наш повышается. Я дам тебе человека, поедешь с ним. Тоже начинай. И, — настоятель опустил руки на колени, — если спровадите какого янки на путь вечный, совет патриархов не осудит.
Прошло около четырех лет после расставания воспитанника с монахами. В мире круто шумели ветры обнадеживающих перемен к разрядке, к мирному существованию. Плыли еще по холодному недоверчивому небу тяжелые свинцовые тучи непредсказуемых событии. Противостояние спиной усилиями мировой общественности превращалось в пусть противостояние, но уже лицом друг к другу — диалог. И это были плоды, на которые народы смотрели с надеждой и верой. Был маленький Вьетнам, героика которого окрылила многие страны в борьбе за суверенитет с державой, за слово и документ которой нельзя ни поручиться, ни надеяться. Хроника событий не замедливалась. Калейдоскоп с той же сумасшедшей скоростью выпускал в эфир новости, придавливая людей и количеством, и качеством информации Столько событий, столько явлений и столько среди них подтасовок, да и просто обмана, что бедному обывателю трудно отличить вымысел от правды. И он, не придавливая себя обязательствами, спокойно жевал домашний пирог, вяло следил за событиями, от которых в его утепленной голове иногда непривычно покалывало.
* * *
Настоятель не был обескуражен донесениями связного о тяжелом положении воспитанника. Опыт подсказывал, что рано или поздно произойдет разрыв отношений с инструкторами. Но там же, в той же сокровенной глубине души, он надеялся, что все может пройти стороной — и как-нибудь, при помощи всегдашнего счастливого случая, приемыш тихо вернется в обитель под его крыло и опеку. Но действительность самой жизни оказалась много жестче, много коварней. И теперь, уединившись, коря Вана за поспешность, прикидывал, чем располагают монастыри для оказания посильной помощи. Китай — большая страна, большая территория. Силами одного монастыря, в котором-то и сорок человек не каждый раз находилось, трудно, да и почти невозможно что-либо существенное предпринять. Сполохи культурной революции разметали более двух тысяч храмов страны. Официально сохранилось не более двух десятков. Остальные сожжены, разрушены, разграблены. Спасибо прозорливости Пата и Вана, которые требовали переразмещения людей в отдаленные районы Тибета: более недоступные, более защищенные природой и расстоянием. Они смогли coxpанить свое братство, избежать гибельных ударов сорока миллионов хунвейбинов. Но это не означало дальнейшую спокойную жизнь. В любой момент времени по чьему либо указу могли появиться тысячи бунтарей и камня на камне не оставить от старого монастыря. Спад революцмии еще не означал спада идеологических трений и мирного спокойствия. Настоятель понимал, что
