Почитаешь ли ты того, с кем разговариваешь?
Отрок смущенно молчал.
— Хорошо, я тебя понимаю. А другому как? Сколько тебе придется повторяться для других.
Поучительный голос Вана не был сварливым или неуважительно повышенным. Говорил он как бы немного устало, с неохотцей, давая понять парнишке, что тот сам не задумывается над тем, что от него требуется и чего ждут.
Послушник поклонился. Ван бросил доброжелательный взгляд на мальчишку.
— Из тебя, Сунь, выйдет человек смышленый. Не каждый имеет такую голову, как у тебя. Иди, брат, занимайся. Скоро буду у настоятеля.
Солнце коснулось вершин гор, когда Ван тенью стражника появился у настоятеля. Дэ протянул маленький свиток с непривычными волосяными нитками по краям. Ван неторопливо просмотрел.
Так сидели они, отстраненно глядя на горный ландшафт.
— Скоро должен появиться Мин, — нарушил молчание настоятель.
Ван встряхнулся.
— Ничего страшного еще не произошло. Я предвидел это.
Дэ внимательно уставился в одну точку.
— Значит, он знает, каким путем идти?
— В самых oбщих чертах.
— Ты, Ван, всегда рассчитываешь самые тяжелые ходы потенциального неприятеля. Я допускал возможность трений и конфликтов, но не в такой острой форме.
— Противник — противкик всегда, — голос звучал твердо, с металлическими искрами при повышении тона. — Всегда нужно быть максимально готовым к неприятностям. Враг не щадит тебя. Почему ты должен быть снисходительным к нему и не иметь в запасе вариантов, не исключающих его превентивных действий. Янки никогда не предупреждоют. Они все время в атаке. Мы и сейчас в неведении их истинных планов в отношении тибетских устремлений.
— Путано пока еще. Надо ждать Мина.
— А что большего он может сказать?
— В тебе быстро пробуждается мститель. Сведений мало.
— Соберем. Мне только знать обстановку последних двух-трех дней.
В притолоке тихим стуком опустилась короткая палочка, известившая о прибытии путника.
Расплывчатая фигура Мина жуткой тенью дервиша появилась неожиданно, поклонилась, скользнула на пол. Приняла унылую позу сидящего скитальца, тускло освещенного светом вечернего неба. Усталое бледное лицо неотрывно смотрело перед собой.
Дэ не торопил. Чемпион по усталости курьера высчитал путь, который мог пройти тот, время, ценность сведений. Прошло пять минут. Настоятель кивком головы дал понять, что его готовы выслушать. Но Мин молчал.
— Тебя не было два месяца. Связной согласно наклонился вперед.
— Тяжелые вести в твоей котомке? Снова короткий кивок.
Ван щелкнул пальцами:
— Не тяни, Мин, говори. Может, время сейчас для меня — важнейший фактор.
Мин согласно наклонился, открыл глаза.
— Спецотделы в ожидании. Группа офицеров послана на север.
— Нам до них какое дело! Суть ведай. Смотреть потом будем, опасно ли сапоги потянулись к Великой стене.
Дэ показал Мину продолжать разговор.
— Точно никто ничего не знает. По слухам известно — агент Сигма Эс исчез с территории базы в Корее. Через три месяца следы его обнаружены в Москве. На знаки резидента и его людей не реагировал. Предполагали, метнулся к Советам, но ничего компрометирующего не нашли.
Вены вздулись на руках Чемпиона. Поламывание костей заставило Мина поторопиться с рассказом, и он, бросив на Вана успокаивающий взгляд, энергичней продолжил:
— Потом пошло самое непонятное. Путал след, скрывался. Дошел до Витебска, Полоцка, там затерялся. Предпринимались попытки уничтожить его, но где люди Чана, где сотрудники Москвы сумели нейтрализовать американцев. Наверное, только тогда до него дошло, что не отвяжутся. Недели две находился вне поля видимости, несмотря на то, что и наша, и американская агентура на ногах.
На днях пришло известие, что в западном районе провинции Хэйлунцзян, где-то на стыке Монголии, России и Китая какой-то неизвестный шумно пересек границу.
Конкретные лица утверждают, что это мог быть только русский. Потому и направлены туда сотрудники с целью войти в контакт. Но неизвестный исчез. Начались розыски. На теперешний час прошло двое суток.
Суровый, не знающий сердца, Чемпион, Большой Чемпион Ван, открыто гневался. Такое с ним случалось крайне редко. Вулканом бурлила в нем ярость, надуманная, накипевшая ко всем тем, кто разными ухищрениями, давлениями вынудил старейшин согласиться с доводами, не имеющими ничего общего с целями монастырей. Тех, кто деньгами и золотом засыпает кровь и зло своих черных замыслов.
Мин кончил говорить. Ван негодующе подытожил:
— Дэ, все мы оказались непредусмотрительными. Лучше бы отрока отправили к границам Индии. Туда ни одна зануда не дойдет, а дойдет — не выйдет.
Лицо настоятеля тоже потеряло всякую доброжелательность.
— Тогда мы еще не были готовы убедительно разговаривать с влиятельными силами внешнего мира.
— Hам и не надо с ними разговаривать.
— Этого не избежать. Но наши действия теперь будут более существенными. А янки поплатятся за неуважение к договорам и нашей добродетели.
— Мягко говоришь, Дэ, во мне все противится спокойствию и выжиданию, взывает к жесточайшему мщению. Я ухожу не север. А по пути, — глаз Чемпиона хищно сузился, — каждый янки, увидевший меня, не увидит больше родных. Они теперь для меня вне закона. У меня не будет болеть совесть за их вымышленные жизни. Пусть убираются из Срединной. На своей земле пусть ищут спасения от меня. Дэ, слушая речь Вана, помрачнел.
— Ван, ты всегда убеждал, что злоба — опасный советчик. Успокойся. Совет патриархов решит, каким путем добиваться справедливости.
В дверях появился Пат, но Вана было уже не остановить.
— Дэ, я сам патриарх. Ты, наверное, запамятовал, что мне скоро восемьдесят пять. Я имею тот возраст, который дает мне право собственного решения относительно себя самого. Я по горло сыт слухами, как янки там и здесь кого-то обижают, притесняют, сгоняют с земли, убивают. Что за нация, что ей все дозволено? Почему мы, рассуждая на малозначительные темы, умны, ревнительны, где-то даже гениальны. Но вот пришел момент, требующий тебя, — и мы начинаем перебирать несущественное, искать ненужное, но осмысленное. И это там, где надо действовать решительно, быстро. На кого мы похожи? На тех же янки. На шепелявящих старцев, замызганных вечной боязнью ошибиться, не осрамить уверованнную мудрость свою. Не ты ли, Пат, сколько помню тебя, извечно утверждаешь: наша жизнь, наша суть в защите истины, поддержке правды, не дать силам гнусности торжествовать над порядочностью. Зачем сейчас успокоенное качание? К чему тогда мы? Я? К чему жить мне за двести, если вокруг царство только презренных сил? К чему глагол об истине, если он не подтверждается?
— Остановись, Ван. Всему свое время. Куда ты гонишь своих волов?
— Нет, Ван не будет больше предательски разумным. От этой терпеливости подпадают под удар достойные жизни люди. Я не могу никак: ни спокойно, ни бешено, — переживать гибель своих братьев. Моя душа уже устала от всяких ожиданий. Для чего я должен беречь себя? Чтобы нетленным в ящик сложили? Для чего тогда мне дано редкое понятие «мышление боя». Для того, чтобы я со своим богатством скромно отошел в мир иной? Это недостойно ни меня, ни клятв, ни памяти и заветов предков нашего великого братства. Не достоин я буду тогда ни их помыслов, ни памяти тех, кто будет после меня. Я получу только презрение.
