ваши хитрые лбы сами позаботились о себе. Но предательства я не потерплю. Всех отдам крабам. Помните.
Как штормовой ветер выбрасывает на берег скрипучие бочки, так и стоявшие адмиралы пиратского флота, шлепая кривыми ногами по изумительным плиткам японской выделки, вышмыгнули в смежную гостиную, проклиная и себя и всех, кто виноват был в этой безнадежной затее. Рулетка гнула их холопские спины, отвращала от жизни.
Когда дверь захлопнулось, Вонг нажала скрытый в стене рычажок. Маленькие ножки быстро семенили по комнате. Поднялась боковая портьера. Вошли четверо седовласых мужчин: доверенные и главари пиратского синдиката, именуемого бандой Вонг.
Леди не глядела на них.
— Неужели каждый раз надо вот так убийственно разыгрывать сцены?! Во что я превращусь тогда? В пугало? А вы на что? Для компании, да льстить так, где этого не требуется.
— Привычка упрощает отношения, — заговорил самый седой из присутствующих. Невысокий, коренастый, со смоляными усами. — А с ней и уменьшение боязни наказания от того, кого ты знаешь и кого сам при случае можешь подтолкнуть в пропасть. А вас они видят редко. И смею заверить, что если только не сбегут, то ваши приказы будут исполнять, как предначертание свыше, — он поднял палец к небу, — до последнего вздоха, до потери своего человеческого облика. Или я недостаточно знаю это отребье? — вопрошающе заверил интонацией. — Нас они знают. Знают, чем можно стращать. Не боятся. Или только малую толику. А вот вас… Чем реже, тем лучше. Но не столь редко, чтобы забывали. Одних слухов достаточно, чтобы их мышиные душонки и затряслись и пали ниц при вашем появлении. Не часто, но необходимо появление пред очи подданных, это столь же уместно, как и выезд фараона во всем своем величии и могуществе. Иначе перестанут бояться. Бог далеко — не беда. Но если далек его помазанник — подданные бунтуют. Срабатывает внутренний синдром безнаказанности.
Леди Гонконг задумалась. Метнула пытливый взгляд на говорившего.
— Ох уж эти историки. Но все верно. И столь же уместна будет для них рулетка.
— Несомненно, — подтвердил седой. — Ничто не помешает процедуре. Испокон веков это считалось справедливой мерой за отклонение от преданности. Но не будет ли этот жест тяжелым в данной ситуации? Не вызовет ли он излишнюю пугливость? Что может привести к лишним жертвам, совсем нам не нужным. Или еще, что более опасно, не подтолкнет ли показная жестокость к раскаянию? Не пойдут ли корсары, не боящиеся моря, но пугающиеся суши, в полицию? Не вернее ли будет воздержаться? Сейчас в мире легче скрыться, чем два-три десятка лет назад. Мир густо перемешан. А потом, по ходу дела, если кто-то окажется недостаточно расторопным и преданным, использовать его для прикрепления душ других.
— Но я не имею права отменить свое решение. Или я не владыка! — не унималась мадам в своем решении.
— Мы найдем более обязывающие слова, чтобы капитаны верили, что решение было истинным. Все же тем, кто останется жить, наплевать на того, кто будет протухать на ветру. Пусть рулетка разыграется, но позже. Дополним, что исполнение ее будет зависеть от удачи всего цикла мероприятий с монахом.
Вонг подняла руку:
— Вот вы и додумайте. Но мой престиж чтобы не качался. А более меня интересует возможность обнаружения монаха.
Наверное, с этой минуты повествования, — ведь неизвестно, кто натравил патрули, — мысли доверенных лиц более пеклись о том, чтобы леди никогда не смогла увидеть монаха.
Часть пятая
ВОСПИТАННИК
Глава первая
— …Нужно отметить, что у Сана сама операция исполнялась по задуманному сценарию.
Тот, кто говорил, говорил быстро, скороговоркой, умело управляя повышающимися и понижающимися тонами звуков. Активно жестикулируя, обращался ко всем сразу.
— Весь розыгрыш шел строго по плану, ни на йоту не отклоняясь от намеченного. Наши, самые молодые, проявили сметку, артистизм, настойчивость. Они умело втянули проамериканского агента в драку, нападали на него, как тигры, подобно драконам, упирались когтями в землю, не отступали. Но который уже раз фортуна не приняла нашу сторону.
Сан Настойчивый сидел в стороне, уставившись в земляной пол, и в скрытом озлоблении нервно покусывал губы. Он вслушивался в слова Хитрого Лао и с тоской подумывал о том, как хорошо иметь неограниченную власть. Кто бы мог тогда сказать, что против него? Почему ему не везет? Почему ему судьба показывает рожки? Почему некоторые с первого раза поднимаются на такую высоту, к которой никто не осмеливается подступиться? А ему, все продумавшему, ничего вроде бы не упустившему, втыкает судьба в лицо стрелы неудач. И уже все об этом знают. Старшинство его может поколебаться.
А Хитрый Лао, ибо говоривший был именно он, иногда косясь на притихшего Сана, красочно разворачивал перед многочисленной аудиторией события, произошедшие в шанхайских доках.
—..Агент оказался бойцом несравненно опытнее и более прытким, чем мы ожидали. Молодых учеников он разметал буквально за считанные секунды. Но мы не позволили ему выйти из боя и постепенно вводили в действие старших спортсменов. Монах начинал оказывать сопротивление в полную силу. Если до этого он только сшибал с ног подвернувшихся, то теперь его контратаки наносили увечья и травмы. И уже не каждый из наших бойцов быстро приходил в себя после пропущенного удара. Мы стягивали с побережья силы. Не все смогли вовремя поспеть, но человек триста задействовано было. И всех их мы сконцентрировали для завершения операции. По предположениям, минут через пять—восемь, максимум десять, непрерывного боя агент ослабнет и появится возможность взять его тепленьким. Но тот сумел показать умение экономить силы и сохранять боевое равновесие своих возможностей длительное время. Несколько раз прорывался он сквозь заслоны, но на пути вставали новые смельчаки, и беглецу вновь приходилось схлестываться в сече, но уже с более опытными бойцами. Он выдыхался. Мы видели в глазах агонию. Видели, как он крушил перед собой все, что было перед ним. Жизнь среди мирян ослабила его, подточила высоты стойкости и боевого спокойствия. Лишила хладного рассудка. Он держался на старом багаже своего мастерства, но то был уже не тот боец, о котором предпреждали. Пусть он не боялся смерти, но дух обреченности витал над ним. Он не искал более путей выхода. Он огрызался, словно затравленный барс на вершине горы, не имея путей в темные теснины скал. Наши люди окружали его, не давая поразить себя. Ожидали, когда иссякнут последние крохи энергии. Здесь нужно отдать ему должное: мне не приходилось видеть, чтобы кто-то другой мог так долго вести схватку и с каждой минутой становиться только опасней. Он сам бросался на наших товарищей, и уже им приходилось отходить, так как палкой, отобранной у кого-то из наших, он орудовал, словно жонглер на манеже. Мы еще получали травмы и ушибы, но знали; дело сделано и он наш. И тут… — Лао на минуту остановился, набирая побольше воздуха, чтобы снова затараторить безостановочно. Пытливо покосился на Сана: — Тут, в самый напряженный момент, когда уже злое отчаяние охватило не только монаха, но и наши души, в тылу неожиданно появились мрачные тени Янь Ло, набросились на наши тылы, сея вокруг ужас и панику. Они, приспешники ада, неторопливо, насмерть расправлялись с нашими лучшими кадрами, повергали их наземь и приводя в страх других. Кто они были? Кто?!
— Сколько их было? — не выдержал Сан. Его раздражал красочный тон выступавшего. Куда крутит. Слишком самоуверенный, слишком хитрый. Придет время, на четвереньках приползет, лобызать подошвы будет, скулить жалобно будет. Вот тогда Сан посмотрит на него.
Лао запнулся. Залысины его вспотели от долгого выступления. Удивленно посмотрел на Сана и после секундного замешательства торопливо продолжил:
