— И я бы хотел знать, сколько их. По-видимому, около двадцати. Но кто они?
— Всего лишь, — шипящий голос Сана перекрывал визгливый тембр Лао. — Чего вы тогда стоите, если группа в три сотни человек не может одолеть два десятка неизвестных. На весь свет глаголите, что ваши кулаки самые крепкие, самые быстрые. Зато головы глупые, — отвернулся при последних словах Сан.
Видно было, как Лао озлился. Он покраснел, но заговорил с новой силой:
— А где был ты? Или считаешь, что узкие проходы между блоками дают возможность одновременно всем участвовать в схватке?
— Это не причина для людей действия. Монаха не могли задавить количеством, а теперь упорствуете в выдумке причин.
Дальше Лао замолчал. Резкий повелительный тон Сана ему не понравился.
Сан ждал, пока Лао продолжит, но тот тянул, орлино охватывая взглядом сидящих.
— Почему вы остановились, почему молчите? Рассказывайте. Сила вашего повествования убеждает меня в том, что вам было нелегко в последние минуты, — примирительно, смягчал тон, вынудил к продолжению полемики Сан.
— Потому что я все рассказал. Но мой род не привык выслушивать в свой адрес угрожающий тон от тех, кто не имеет на это право. Издержки бытия не пугают нас. Если вы, Сан, боитесь дальнейшего, имеете полное право свободного человека покинуть ряды членов наших школ.
Это было уже слишком. Указующий перст момента снова больно ткнулся в лоб. И это в такую минуту. Сан непривычно для себя покраснел. Его, Сана Упорного, бьют его же оружием. Но приходилось молчать. Не лезть в обоюдное пререкание, предвидя неудачный для себя полемический спор в настоящий момент.
В помещении находились представители всех школ города и пригородов. Всего около шестидесяти человек. Сегодня они решали важнейшие вопросы дальнейшей деятельности группы, а также перевыбор старшинства. Не время конфликтовать. Сан должен проявить все свое дарование, умение руководителя, чтобы выровнять пошатнувшееся положение. Заставить сидящих в зале смотреть на него, как на своего главаря, как на неоспоримый авторитет. Пусть сейчас коварное выступление Лао будет его маленькой победой. Пусть. Всему свое время. И не время сейчас ему, Сану, тупить об коварного Лао свои клыки. Основная драка еще впереди: и за место в кресле, и за старшинство. Кому-то из них несдобровать. А сейчас нужно повернуть течение спора туда, куда не бредут притуплённые мысли ленивой и твердолобой толпы. Один камень на узком месте — скверный Лао. Что на уме у этого паршивца? Зал смотрит и на Сана, и на Лао. Нужно говорить. Веско, убедительно: так, чтобы представителям школ понравилось. Сейчас они судьи и свечи, горящие под натянутыми веревками.
Окинув зал хозяйским взглядом мандарина, покашляв для солидности в ладонь. Сан заговорил.
— Да, товарищ Лао, мы мужчины. Не к лицу кручиниться о прошедшем. Нужно твердо и прямо смотреть вперед. Находить ошибки, исправлять их, двигаться дальше. Поэтому здесь, в зале, собрались представители и наставники школ не для того, чтобы быть свидетелями плохого настроения выступающего. Руководителей интересуют подробности происшедшего в той степени, которая позволит сделать выводы, не повторяться в ошибках, более основательно готовиться к следующим операциям. Предусмотреть все то, что мы не смогли предвидеть в первый раз. Мир коварен. Но школа наша сильна. Мы должны потрясти город и все побережье. Каждый должен чувствовать это и сознавать каждую секунду бытия. Но почему мы не смогли справиться с юнцом, который был загнан, как бешеная собака, но который все же сумел выскочить из нашей западни? К тому же погибло значительное число наших товарищей. Не время сейчас показывать характер всему миру. Шестьдесят человек ждут продолжения рассказа. Лао встал.
— В прошлый раз, на совете руководства, я предложил более простой и надежный путь приобретения средств на нужды школ. Сан отклонил мое предложение, мотивируя тем, что его деньги более законные. Предпочел взять в единоличные руки выбор и руководство первой операцией. Сам поставил себя на место У Чиня. Повел по пути, неизвестному нам, рискованному. Опасному еще тем, что мы не знали противника. Не были решены простые, но важные тактические вопросы операции. Считаю, с нашей стороны, было соплячеством бросаться в авантюрную сделку, в которую втянул нас Сан из личностных амбиций. Пусть продолжит Кин. Он непосредственно руководил людьми. Пусть народ узнает, с кем мы имели дело, и примет правое решение.
Могучий Кин встал. Поигрывая мышцами, вышел на середину, расправил широченные плечи, оглядел сидящих медленным взглядом умудренного учителя. Он спокоен, меланхоличен в душном воздухе замершего в ожидании зала. Медленно, выделяя нужное, заговорил:
— Если бы дело прошло успешно, никто сейчас из находящихся в зеле не прикидывал бы в уме новые варианты. Никто. Никого не интересовала бы судьба тех, кто пал от рук неизвестных и монаха, что лежит сейчас изувеченным и проклинает тот час, когда мы с бравым криком потрясателей решили выступить на стороне заинтересованных служб. Это наше дело. Теперь же, когда ожидаемая цель не достигнута, а деньги, которые лежали у наших рук, поднялись на высоту, недоступную нам в ближайшее время, всех заинтересовал вопрос, кто были те, «которые»…, а кое-кто уже не против ответственность возложить на плечи неугодного простачка.
С этими словами тяжелые глаза Кина медленно скользнули поверх головы Сана.
Сан Настойчивый побледнел. Что это? Неужели неудачу сваливают на его голову дружными усилиями нескольких рук. Или… Или, может, уже поняли его сокровенные мысли. Не может быть. Он слишком осторожен. До его тайных помыслов не добраться и сатане. Нет. Скорее всего, метят на его место. Теперь он знает своих противников. Сан будет внимательно слушать их слова. Нет и нет. Сто раз правы те, кто лишний раз напоминает — верить нельзя никому. Все слова. Все суета. А истина — она только в твоей душе, только для тебя.
Тусклые глазки Сана косо и зло посматривали из-под насупленных бровей на сидящих. Но каждый был занят своими мыслями. Казалось, перепалка не трогала эгоистичные раздумья слушателей.
Кин медленным голосом продолжал:
— Мне сорок лет. Я не один раз участвовал в соревнованиях, потасовках, яростных побоищах. Я много видел яростных бойцов и в атаке, и в защите. Мне довелось видеть бойцов без нервов, людей, не моргающих при виде проносящегося блеска вражеской сабли. Я видел профессионалов, которые с виду невыразительными движениями опрокидывали наземь поочередно нескольких серьезных противников, оставаясь при этом божественно невозмутимыми. Я много и многое видел. До Культурной революции, революции «большого скачка» редко, но еще можно было увидеть этих людей, внимательно наблюдавших за молодыми спортсменами на турнирах. Сейчас их не видно. Но они есть. И я уверен, у ниx немало достойных последователей.
Кин приостановился, помолчал, солидно шевеля емкой мускулатурой, как бы намекая, что он один из тех, о ком говорит.
— Я наблюдал действия учеников на территории складских помещений порта. Утверждаю с полной ответственностью: в умении вести бой монах, — взгляд Кина снова скользнул поверх головы Сана, — превосходит нас на ту величину, которая позволяет ему оставаться неуязвимым от наших атак на протяжении многих минут схватки, не получать опасных ударов, с какой бы хитростью и изощренностью они ни наносились.
Сан саркастически скривил губы.
— Почему ж вы, — в который раз не удержался он, указывая на Кина нервно подрагивающим пальцем, — имея такой численный перевес, не смогли ни разу поразить противника? Вы, ломающие кирпичи, доски, дробящие вековые камни?
— Доску не проломишь, если твой сокрушающий удар проходит рядом, не касаясь ее, — спокойно отвел в сторону выпад противника выступавший. Вдруг глаза его засверкали, он напружинился и быстро, вдохновенно повел отчет:
— Это был противник, достойный того, чтобы продолжать жить, достойный тех, кто его обучал. Поначалу он не нанес ни одного серьезного удара нашим младшим учеником. И только тогда, когда понял, что над ним нависла неправедная сила, стал защищаться с полной ответственностью сложившегося положения. Это надо видеть. Я не знаю, о чем он думал в минуты, когда палки и цепи с лязгом проносились над его головой. Но знаю, в какой степени страх смерти может довлеть над ним. Чем гуще сжималось баталия схватки, тем одухотвореннее был его лик: будто он не защищался, но выполнял некое действие,
