Что я любил

кухонный нож. Потом я хватился серебряного ножа для писем. Это был мамин подарок, я им очень дорожил. Часто, сев за письменный стол, я не мог сосредоточиться. Меня не оставляла безотчетная тревога о Марке.

Однажды днем я не выдержал и зашел в бывшую комнату Мэта. На полу громоздились стопки кассет и дисков. На полках — кучи рекламных листовок. Стены пестрели афишами вроде Machine Paradise и Starlight Techno. Всюду кроссовки, пар двадцать, не меньше, и горы шмотья. Штаны, свитера, носки и футболки висели на стуле, валялись на кровати и даже на полу. Многие были ненадеванными, с ценниками, болтавшимися у ворота или на поясе. Я подошел к столу и взял в руки одну из видеокассет. Она называлась 'Убийцы на свободе'. Фильма я не видел, но кое — что читал о нем. В основе сценария — подлинная история двоих детей, брата и сестры, которые сперва убили родителей, а потом проехались через всю страну, шалея от краж и пролитой крови. Автором фильма был серьезный режиссер, и, помнится, лента вызвала весьма неоднозначные отклики. Я аккуратно положил кассету на место и только тут заметил на столе нераспакованную коробочку лего. У нее на крышке был изображен смешной маленький полицейский, приветственно вскинувший руку к козырьку. Здесь же, на столе, валялись обертки от жевательной резинки, зеленая кроличья лапка-амулет, ключи неизвестно от чего, соломинка для коктейля, фигурки персонажей 'Звездных войн', наклейки с изображением мультяшной собачки и, непонятно почему, обломки кукольной мебели. Мое внимание привлекла размноженная на ксероксе листовка. Текст был набран одними заглавными буквами, зачем ты пришел сюда? что тебя волнует? техно? наркотики? мода? рейв — это совсем другое, ты приходишь сюда, чтобы стать самим собой, чтобы тебя любили таким, какой ты есть в бурях современного общества рейв должен стать для тебя гаванью, в которой можно укрыться, но и среди рейверов начинается раскол нам не нужны группировки и вражда, окружающая нас действительность и без того груба открой свое сердце для добра, посмотри вокруг, выбери человека, спроси, как его зовут, и стань его другом, разрушай преграды, открой свое сердце и сознание, рейверы, объединяйтесь! сохраним рейв единым!

На полях листовки анонимный автор вывел от руки: Будь собой!

Не бойся быть таким, какой есть! Счастья тебе! Обнимем друг друга! Ты красивее всех!

За этим топорным идеализмом сквозило что-то удивительно жалкое, но чувства, обуревавшие автора, вне всякого сомнения, были искренними. В моей памяти возникали дети-цветы, уже много лет как отцветшие. Даже тогда, в шестидесятые, я не мог поверить, что призыв 'разрушай преграды!' способен изменить мир к лучшему. Наверное, я был слишком взрослым.

Я аккуратно положил листовку на место. Акварель Мэта по-прежнему висела над столом. Я подумал, что надо обязательно протереть стекло. Несколько минут я стоял и разглядывал нарисованную фигурку Дейва в окне. Интересно, каким был бы Мэт в шестнадцать лет? Может, он тоже стал бы рейвером и покрасил волосы в зеленый, розовый или синий цвет? Я закрыл за собой дверь и только через несколько часов вспомнил, что собирался вытереть пыль с акварели Мэта, но мысль о том, что для этого придется снова вернуться в комнату и снова увидеть весь этот кавардак, всю эту дешевку и, наконец, убогий манифест на столе, была невыносимой.

Последние дни нашего сосуществования прошли под знаком гнетущего беспокойства, которое охватывало меня, как только Марк выходил за порог, но мгновенно исчезало, стоило мне его снова увидеть. Я вдруг почувствовал, что простое физическое присутствие Марка обладало какой-то поистине волшебной силой. Смотреть на него и не верить ему было невозможно. Неподдельная искренность, написанная у него на лице, мгновенно разгоняла любые мои опасения, но стоило ему скрыться с глаз, как невнятная тревога накатывала на меня с новой силой.

Когда в пятницу вечером он, как всегда, вышел из ванной, он был бледен до синевы.

— Слушай, Марк, так нельзя, — сказал я. — Ты себя угробишь. Подумай, может, хоть на один вечер тебе лучше просто остаться дома?

Марк ласково потрепал меня по руке:

— Да что вы, дядя Лео! Все со мной замечательно! Мы же только тусуемся, музыку слушаем, видео смотрим, и все. Молодость, она же один раз дается, и пока я молодой, я хочу, чтобы мне было весело. Хочу успеть пожить!

С этими словами он бросил на меня сочувственный взгляд, словно я был живым воплощением пословицы 'что имеем — не храним, потерявши, плачем'.

— Знаешь, Марк, когда я был в твоем возрасте, моя мать дала мне один совет, который я запомнил на всю жизнь. Она сказала однажды: 'Делай только то, что ты сам по-настоящему хочешь'.

Марк недоуменно посмотрел на меня.

— Понимаешь, если твой внутренний голос говорит тебе 'Не надо!' и от этого твое желание становится менее внятным, если ты в чем-то не уверен, не делай ни в коем случае.

Марк рассудительно мотнул головой и потом кивнул еще несколько раз.

— Здорово, — сказал он. — Я это тоже запомню.

В субботу вечером я лег в постель с мыслью о том, что эта ночь — последняя. На следующий день Марк должен был перебраться к родителям. Возвращение Билла и Вайолет, до которого оставались считаные часы, подействовало на меня как снотворное, и не успел Марк уйти из дому, как я заснул крепким сном, хотя на часах было всего одиннадцать. Мне снился длинный сон, который начался с эротической сцены между мной и Вайолет, совсем, правда, на себя не похожей. Потом мне стало сниться, что я иду по длинному больничному коридору и в одной из палат вижу Эрику, которая только что родила девочку. Вопрос об отцовстве, однако же, оставался открытым. Я встал перед кроватью на колени и сказал, что мне все равно, кто отец, что это будет мой ребенок, но тут малютка куда-то исчезла. Эрика осталась странно безразличной к исчезновению девочки, но я был в отчаянии, и вдруг оказалось, что это я лежу на больничной койке, а Эрика сидит рядом и все сжимает, сжимает мне руку. Очевидно, этот жест был призван утешить меня, но этого не произошло. Я проснулся от физического ощущения прикосновения. Кто-то и в самом деле впился мне в руку пониже локтя. Я открыл глаза и вздрогнул. В сантиметре от себя я увидел склонившееся лицо Марка. Он мгновенно отпрянул и метнулся к двери.

— Ты что делаешь? — выдохнул я.

— Ничего, — прошептал он в ответ. — Вы спите, спите, все хорошо.

Марк стоял в дверях спальни, и свет из прихожей падал ему на лицо. Губы его казались до странности красными. Он повернулся ко мне спиной. Рука по-прежнему горела.

— Зачем ты заходил?

Марк отвечал не поворачивая головы:

— Вы кричали во сне. Я услышал и испугался, что с вами что-то случилось.

Голос Марка звучал так, словно он специально старался говорить без выражения.

— Вы спите, спите.

Дверь тихонько закрылась.

Я включил ночник. У меня на руке краснело пятно. К волоскам на коже прилипли сгустки, похожие на следы от воскового мелка. Я поднес руку к самому носу и, присмотревшись, заметил внутри пятна какие-то оттиски, образующие кружок с неровными краями. Бороздки на коже напоминали оспенные рытвинки. Мысль, мгновенно пришедшая в голову, заставила меня учащенно задышать: следы зубов! Часы показывали пять утра. Я дотронулся пальцем до красного пятна. Это был не мелок, а что-то более мягкое и жирное на ощупь. Губная помада? Я вылез из кровати, подошел к двери спальни и запер ее изнутри. Потом снова лег. Мне было слышно, как на другом конце квартиры Марк ходит по комнате. Я всматривался в след на руке, пытаясь понять, что же это такое. Я дошел до того, что сам укусил себя, правда, не сильно. Мне хотелось сравнить оставшиеся на коже бороздки. Это определенно был укус. Марк меня укусил. Хотя кровь не выступила и кожа была цела, но выдавленную на руке отметину пекло немилосердно, и она не спешила исчезать. Что все это могло значить?

Странно, но мне и в голову не пришло сразу же броситься за Марком и потребовать объяснений. В течение двух недель мое отношение к нему колебалось между доверием и тревогой, но никогда в своих опасениях я даже мысли не допускал о возможности безумия. Подобного развития ситуации я даже не рассматривал. Но теперь этот дикий, необъяснимый, абсолютно бессмысленный поступок выбил у меня почву из-под ног. Господи, как же с ним теперь разговаривать?