психиатрическая больница, во-вторых, — все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки, ворота, бочком прячусь между кустов сирени… Вижу — какая-то странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему — до сих пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! — поднимаюсь по этой лестнице до самого верха почему- то, там — железная дверь и маленькие окошечки, в решетках. Я в них заглядываю — и вдруг передо мной выплывает морда такого советского психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка: «Э-э-э!» — и так двумя пальцами шевелит. А я ему тоже: «Э-э-э!» Мол, давай, открывай, чего ты мне рожки строишь?
У них — проще, чем в советских психбольницах, он берет и открывает дверь — за что-то дернул, а может, плечом нажал посильнее. Я вхожу. Вонища такая же, как в советских психбольницах, — инсулиновый пот. И я по коридору почему-то сразу пошел налево, и вдруг — у окна, — помните, в «Мастере и Маргарите», когда Иван Бездомный почему-то ткнул пальцем в пунцовую байковую пижаму? — так вот в пунцовой байковой пижаме — Вовчик, у окошка стоит. Он обернулся — а он тогда в каком-то фильме снимался — волосы такие рыжеватые, и все так сплетается, в таком вангоговском колорите, сумасшедшем. И — мне навстречу: «Миша!» А я — после запоя, в еще более сентиментальном настрое: «Вовчик!..»
Он повел меня к себе в палату, в такой… закуток. Я говорю:
— Что? Вот так-то…
А он:
— Да… Да… Вот, напоили!
И вот так он сидит, а я говорю:
— Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо…
А он мне:
— Мишка, я людей подвел!..
И заплакал вдруг. Я спрашиваю:
— Каких людей?
— Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипники достать для машины… (Не то колесо там или покрышку.)
Я говорю:
— Вовчик, ну каких людей? Чего они из тебя тянут?!
— Ну, я могу достать, там, понимаешь, при помощи своего имени… Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел…
Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая, — там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и не греет… И вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и воем потихонечку… Жуть! Вот этого — не передать! Этой тоски его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы — ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки…
Самая страшная из наших последних встреч была — в дурдоме этом жутком!»
В дни, когда В. Высоцкий лечился в клинике, Театр на Таганке готовился к майским выступлениям в Варшаве на смотре театров мира. На нем должен был быть представлен спектакль «Гамлет». И в это самое время из Парижа звонит Марина Влади и сообщает, что Высоцкий лег в клинику и приехать в Варшаву не сможет. По словам Валерия Янкловича, после этого звонка в театре поднялся невообразимый шум. Из-за какого-то Высоцкого нас не пустят в Польшу! — возмущенно говорили многие. Дали об этом знать Высоцкому в Париж. Он, естественно, не смог вынести такого поворота и 11 мая вылетел в Варшаву. Леонид Филатов оставил о том приезде Высоцкого свои воспоминания: «Прилетел из-за границы в Варшаву и играл «Гамлета», вот тогда стало понятно, как будто из него выпущен воздух. Осталась только его энергетика, но она выражалась не в Володином рычащем голосе, не в какой-то внешней энергии, а в глазах и в быстром проговаривании, почти шепотом…»
20 июля в варшавском журнале «Театр» театральный критик Эльжбета Жмудска писала о тех выступлениях Высоцкого: «Во Вроцлаве в дни 2-х Международных театральных встреч Таганка показала «Доброго человека из Сезуана» Брехта и «А зори здесь тихие» Васильева. В Варшаве, кроме того, «Гамлета» с Высоцким. Высоцкий ехал в Польшу через Париж, где некстати заболел и не попал на выступление своего театра во Вроцлаве. В Варшаву он приехал перед вторым представлением «Доброго человека из Сезуана», и мы увидели его в роли Ян Суна, безработного летчика (в первом представлении эту роль играл М. Лебедев)…
Так случилось, что Высоцкий полностью был в форме лишь в спектакле «Добрый человек из Сезуана». Напряжение, в котором он просто находится на сцене, не имеет себе равных…
В «Гамлете» он был притихшим, лишенным темперамента. Можно было лишь догадываться, что представляет собой эта роль тогда, когда Высоцкий играет в полную силу…
Жаль, что таким мы его не увидели. Однако, несмотря ни на что, таганковского «Гамлета» стоило посмотреть».
Стоит отметить, что на этом смотре Таганка взяла первую премию.
Отыграв в «Гамлете», Высоцкий 14 мая вновь улетает в Париж. Он выжат и измотан физически настолько, что даже не может встретиться с матерью, которая в эти дни находится в столице Франции. Единственное, на что его хватило, — позвонить в отель, где она остановилась.
Пролежав в клинике несколько дней, Высоцкий улетает в Москву. И это лечение не прибавило ему надежды и сил в борьбе с недугом. О возвращении В. Высоцкого из Франции воспоминания В. Янкловича: «Он вернулся в ужасном состоянии, просто в катастрофическом… Володя позвонил из ФРГ, звонил от Романа (Фаубсона): жена Романа передала два чемодана с вещами, надо его встретить… Он приехал поездом, мы с Володей Шехтманом встречали его на Белорусском вокзале. Володе было так плохо, что он даже не стонал — ревел… Я говорю:
— Володя, ты что! Люди же кругом.
Приехали домой, Володя в таком же состоянии. И тут звонит Марина:
— Пусть Володя подойдет к телефону.
— Марина, он спит.
— Не ври. Пусть он сам подойдет.
Конечно, она все поняла».
Встретивший В. Высоцкого в те же дни некогда лечивший его врач Михаил Буянов вспоминает: «Мы случайно столкнулись с ним на улице, он с трудом узнал меня, а потом стал жаловаться, что во Франции, где он вроде бы тоже лечился, врачи «гладили его по шерсти», уговаривали не пить и не колоться.
— Я и без них знаю, что лучше не пить, но пью. Почему они не отучают меня от этого?
— Конечно, на всякую привычку есть отвычка, и врач может использовать метод насильственного отучения от некоторых привычек…
— Почему насильственного? Я хочу добровольно отучиться.
— Кто же вам мешает? Отучайтесь добровольно. Врачи ведь не няньки, а вы взрослый человек. Поете о романтике, о силе воли, о товариществе — вот на деле и покажите себя. А то в песнях вы одно, а в жизни совсем другое.
— Вы говорите не как врач. Врачи всегда соглашаются, а вы со мной спорите. И в «Соловьевке» спорили. Можно сказать, за человека не считали, видели во мне лишь алкаша.
— Видите ли, пьянство и наркомания — это не аппендицит или инфаркт, которые мало зависят от воли человека. Пьянство — следствие свободы выбора, человек совершенно сознательно и самостоятельно приобщается к этому пороку и по собственной воле расстается с ним. Не случайно наибольшую помощь подобной публике оказывают не медики, а священники и разные другие люди. В психиатрии главное оружие врача — это его личность. Если личность лекаря сильнее личности пьяницы и лекарю удается его отговорить от такого образа жизни, в котором стержнем является водка, то вовсе неважно, кто по профессии этот лекарь. Если человек не намерен избавиться от своего порока, никто не сможет это сделать помимо его воли.
— Так, выходит, я не больной человек?
— Вы больной, болезнь ваша вытекает из вашего образа жизни, который вы сознательно выбрали. Измените образ жизни — и ваша болезнь пройдет. В мире не описано такой наркомании и такого этапа этой болезни, когда сам человек, без всякой посторонней помощи, не смог бы избавиться от пьянства и
