— Ну ладно, я буду работать, но только без гитары.
— Хорошо, гитару оставляем здесь…
На сцену вышел Коля Тамразов и сказал, что Владимир Семенович Высоцкий очень плохо себя чувствует:
— Петь он не может, но он все равно пришел к вам. Он будет рассказывать и читать стихи. Вы согласны?
Все:
— Конечно!
И впервые Володя работал концерт без гитары — час стоял на сцене и рассказывал. Муха пролетит — в зале слышно. А с нами в Калининграде работали «Земляне» — тогда они только начинали. И они должны были заканчивать концерт. Володя на сцене, а они стали за кулисами бренчать на гитарах. Я подошел и сказал:
— Ребята, Владимир Семенович плохо себя чувствует. Потише.
Второй раз подошел. А один сопляк говорит:
— Да что там… Подумаешь — Высоцкий!
— Что?! Ах ты, мразь! Ничтожество! Еще услышу хоть один звук!..
И только я отошел, он снова: дзинь! Я хватаю гитару — и ему по голове! А они все четверо человек — молодые, здоровые жлобы — накинулись на меня! А я один отбиваюсь этой гитарой… Тут Коля Тамразов спускается по лестнице — увидел, кинулся ко мне!
— Сейчас Высоцкий скажет в зале одно только слово — от вас ничего не останется!
Ну, тут они опомнились, разбежались…»
Об этом же концерте вспоминает и Николай Тамразов: «Ситуация к последнему концерту такая. У Володи совершенно пропал голос: не то что петь — разговаривать он мог с трудом. Все-таки он выходит на сцену, берет первые аккорды… Затем прижимает струны, снимает гитару и говорит:
— Не могу… Не могу петь. Я надеялся, что смогу, поэтому и не отменил концерт, но не подчиняется голос. Но вы сохраните билеты. Я к вам очень скоро приеду и обещаю: буду петь столько, сколько вы захотите.
Кто-то из зала крикнул:
— Пой, Володя!
— Вот, видит бог, не кобенюсь. Не могу. (Это его слова — «не кобенюсь».)
Потом он как-то естественно перешел к рассказу о театре… Стал читать монолог Гамлета, потом стал рассказывать о работе в кино, о том, что собирается сам снимать «Зеленый фургон» на Одесской киностудии… Пошли вопросы из зала, Володя стал отвечать. И вот целый час он простоял на сцене: рассказывал, читал стихи, отвечал на вопросы… Вечер был просто неожиданным. К сожалению, не было записи, я потом узнал об этом…
Володя закончил словами из песни: «Я, конечно, вернусь…»
Зал скандировал:
— Спасибо! Спасибо!
Володя уходил со сцены, еще не дошел до кулисы — вдруг в зале зазвучала его песня! Это радисты включили фонограмму… Володя ко мне:
— Тамразочка, это ты срежиссировал?
— Нет, я здесь сижу…
Володя вернулся к кулисе, нашел щелку и, наверное, песни две, не отрываясь, смотрел в зал. Потом подошел ко мне — в глазах чуть ли не слезы:
— Тамразочка, они сидят! Они все сидят!
Действительно, ни один человек не ушел, пока звучали песни Высоцкого».
Затем дает несколько концертов в Люберцах и Лыткарино (до 4 июля), после чего, дождавшись визы, улетает в Париж. Но этот приезд, кажется, уже ничего не может решить в судьбе Высоцкого и Влади. Их земная любовь закончилась, и оба они прекрасно это понимают. Пробыв в Париже неделю, Высоцкий вновь собирается в Москву. Об их последнем прощании Влади вспоминает: «Одиннадцатое июля восьмидесятого года. Чемоданы в холле, ты уезжаешь в Москву. Нам обоим тяжело и грустно. Мы устали. Три недели мы делали все, что только было в наших силах. Может быть, мне не хватило духу? Все тщетно. Ты вынимаешь из кармана маленькую открытку. На ней наскоро набросано несколько строк. В большом гулком холле твой голос звучит как погребальный колокол. Я тихо плачу. Ты говоришь:
— Не плачь, еще не время…
Мы едем в аэропорт. Твои стихи звучат во мне. Лед, о котором ты много раз говорил, давит нас, не дает нам сдвинуться с места. И я ничего не в силах сказать тебе, кроме банальных фраз: «Береги себя. Будь осторожен. Не делай глупостей. Сообщай о себе». Но сил у меня больше нет. Мы уже далеко друг от друга. Последний поцелуй, я медленно глажу тебя по небритой щеке — и эскалатор уносит тебя вверх. Мы смотрим друг на друга. Я даже наклоняюсь, чтобы увидеть, как ты исчезаешь. Ты в последний раз машешь мне рукой. Я больше не увижу тебя. Это конец».
В жизни Владимира Высоцкого было много женщин, но только трем из них он подарил свою любовь. Каждая из них была по-своему с ним счастлива и несчастлива одновременно. Для двух из них Высоцкий оставался мужем в течение 5–7 лет, так как, по-видимому, это был тот критический рубеж, после которого он сильнее всего ощущал свою духовную и физическую несвободу от уз Гименея. Так было с Изой Жуковой, с которой он прожил 5 лет, так было и с матерью двух его детей Людмилой Абрамовой, с которой он прожил под одной крышей 7 лет. Так могло быть и с Мариной Влади после шести лет знакомства, когда в 1973 году он, чтобы не потерять ее, решился на «вшитие торпеды». Боязнь окончательно потерять женщину, которая любила его как равного, стараясь ни в чем не ограничивать его духовную и физическую свободу, заставила Высоцкого начать новую борьбу со своим тяжелым недугом. Но через роковые 5–7 лет их отношения вновь обострились, подошли к тому рубежу, за которым так зримо маячил окончательный разрыв. Их земная любовь закончилась чуть раньше того часа, когда сердце Высоцкого остановилось.
13 июля в Театре на Таганке 217-е представление «Гамлета». Высоцкий хотел пропустить это лето в театре, отдохнуть, но Юрий Любимов уговорил его отыграть перед гостями московской Олимпиады. В дневнике Аллы Демидовой читаем: «13 июля 1980 года. В 217-й раз играем «Гамлета». Очень душно. И мы уже на излете сил — конец сезона, недавно прошли напряженные и ответственные для нас гастроли в Польше. Там тоже играли «Гамлета». Володя плохо себя чувствует: выбегает со сцены, глотает лекарства… За кулисами дежурит врач «Скорой помощи». Во время спектакля Володя часто забывает слова. В нашей сцене после реплики: «Вам надо исповедаться» — тихо спрашивает меня: «Как дальше, забыл…»
В антракте поговорили… о плохом самочувствии и о том, что, слава богу, — можно скоро отдохнуть. Володя был в мягком добром состоянии, редком в последнее время».
С 14 июля возобновились концертные выступления Высоцкого — первый концерт был дан в НПИЭМе, Высоцкий впервые исполнил последнюю из написанных им песен «Грусть моя, тоска моя».
