считал эти деяния угрозой ни государству, ни своему существованию. Но стоило новому руководству взять курс на укрепление государственных основ, на реабилитацию Сталина (кстати, частичную), как либералам будто шило в одно место воткнули.
Умные вроде люди, но не могли они понять, что народу нужна была не их либеральная трескотня, а сильная объединительная идея, которая смогла бы вдохновить людей на новые свершения во славу социализма. Ратуя за молодежь, подписанты не понимали, что на разоблачениях культа личности (а с этим автоматически мазалась дегтем и почти вся 30-летняя советская история) патриотизм у молодых людей не воспитаешь. Молодежь, не нюхавшая пороху и знавшая о войне только из рассказов своих родителей, нуждалась в великой идее и сильных личностях. И брежневское руководство, прекрасно понимая, что такой сильной личности среди них нет, решило вернуться к образу Сталина за неимением других примеров. Подчеркну: именно к образу, а не к его методам руководства. Для последнего у Брежнева и его единомышленников просто духу не хватило – здесь они были целиком солидарны с политикой Хрущева.
Между тем в том, что державники и либералы в руководстве страны объединились в одну команду и отправили в отставку Хрущева, была заслуга и самой либеральной интеллигенции. «Оттепель» внезапно выявила в ее среде такое количество недовольных существующей властью людей, что это попросту испугало оба лагеря. Стало понятно, что если не вмешаться в ситуацию, то эта часть интеллигенции попросту «развратит» народ. В том же кинематографе эта тенденция проявлялась особенно наглядно. За годы «оттепели» там появилась целая когорта сценаристов и режиссеров, которые стремились свое разочарование окружающей их жизнью перенести на экран. Эти режиссеры называли советское кино «розовыми соплями» и мечтали показать на широком экране «правду жизни»: убогие коммуналки, пьянство низов и разврат «верхов», пессимизм молодежи и т. д. и т. п. То есть творить по принципу «свинья грязь найдет». Именно о таких режиссерах говорил на Всесоюзном совещании работников кинематографии в 1966 году председатель Госкино А. Романов. Цитирую:
«Легкомысленные связи, аморальные поступки стали непременным элементом сюжета многих наших фильмов на современные темы. Драка, мордобой чуть ли не в каждом фильме о молодежи...
У нас во многих фильмах на советскую тему водка на экране льется рекой. Пьянство живописуется как чуть ли не отличительная черта русского национального характера. Никто не возражает, понятно, против того, чтобы на экране люди пили, если за этим стоит характеристика героя, характеристика обстановки или, извините, какая-то мысль. Потому что даже выпивка должна быть тем ружьем, которое стреляет. Но вот в этой картине («Три времени года»), о которой идет речь, трижды вводится выпивка. На что она нужна? Чему она служит? Если люди сидят за столом, неужели они обязательно должны лакать коньяк? Если попали в затерянную в лесу избенку, неужели только затем, чтобы «жарить» спирт?
В фильме «На завтрашней улице» девица возвращается ночью домой, в общежитие, ставит на стол пол-литра, будит подруг и приглашает их: «Тяпнем!» Диву даешься, зачем это делается?..
Почему водка, почему выпивка стали обязательной частью наших картин на советские темы? Почему зрителей заставляют в течение года смотреть картины с выпивкой...»
Упоминаемый мною ранее киновед Валерий Фомин, цитируя эти строки в своей книге «Кино и власть», удивляется: «Лукавил наш министр или в самом деле не понимал? Страна опасно приближалась к стадии всесоюзной белой горячки. Естественно, люди пили и на экране...» То, что пьянство в Советском Союзе росло с пугающей быстротой, факт бесспорный. Но почему кино должно было это популяризировать? Ведь нельзя же отрицать того несомненного факта, что определенная часть молодежи склонна повторять поступки своих экранных любимцев. Если ее кумир только и делает на экране, что курит и пьет, то и у молодого зрителя возникает невольное желание подражать ему в этом (история с фильмом «Фантомас» это наглядно подтвердит, о чем речь еще пойдет впереди). Но господа либералы не видят в этом ничего зазорного: дескать, свободнее надо быть, раскованнее, ближе к жизни. В их понимании эта «близость» должна быть такой, чтобы зритель, сидящий в зале, ощущал не только благовоние розы в руках у главной героини, но и запахи из клозета, куда на минуту отлучился ее возлюбленный. В своей свободе самовыражения иные режиссеры готовы показать практически все, на что хватает их фантазии, в основном болезненной. Вот почему, завершая свою речь на Всесоюзном совещании, Романов с полным основанием заявил следующее: «Я думаю, например, что никто так не поработал для создания мифа о разочарованной коммунизмом, ограниченной, поправшей идеалы отцов советской молодежи, как наш кинематограф».
ЭТК
С приходом к власти Брежнева происходили изменения не только в политической жизни страны, но и в экономической. Так, осенью 1965 года была затеяна так называемая «косыгинская реформа», должная предоставить большую экономическую самостоятельность советским предприятиям путем ограничения использования административных методов и возмещения их применением экономических рычагов. По мнению инициаторов этой реформы, она должна была помочь громоздкой советской экономике обрести необходимую гибкость, перейдя от мобилизационной модели к гражданской. Реформа распространилась на многие отрасли экономики, в том числе и на кинематограф. Так, в марте 1966 года кинематографистам были предоставлены более широкие права в ведении организационно- хозяйственной деятельности (на этот счет вышло специальное постановление Совета министров СССР), благодаря чему на «Мосфильме» была создана Экспериментальная творческая киностудия (ЭТК), которая должна была строиться именно на новых принципах – на хозрасчете.
Руководителями ЭТК были назначены евреи: кинорежиссер Григорий Чухрай и экономист Владимир Познер. Последний долгое время жил за границей (в США и Франции), а когда вернулся в СССР, был назначен начальником главка по производству фильмов именно для того, чтобы попытаться хоть как-то скрестить плановую (советскую) и рыночную (капиталистическую) экономики. О том, как создавалась ЭТК, рассказывает Г. Чухрай:
«Мы подали свой проект в Госкино. Его изучали несколько месяцев. Наконец, я решил просить аудиенции Алексея Николаевича Косыгина. Мы встретились.
Сначала Председатель Совета министров отнесся к нашему предложению с иронией.
– Специалисты бьются, не могут решить эти проблемы, а вы, оказывается, их уже решили... Что же вы предлагаете?
Я стал объяснять. Алексей Николаевич сначала слушал, а потом даже разгневался на мою не очень лестную реплику о наших законах. Я извинился, но продолжал настаивать на своем.
– И что же вы предлагаете? – спросил он, потрясая нашим проектом. – Немедленно распространить это на весь Советский Союз?
– Ни в коем случае! – возразил я. – То, что придумано за письменным столом, может на практике оказаться пустым прожектерством. Мы предлагаем сначала проверить систему, а потом, если она окажется жизненной и экономически эффективной, постепенно распространять ее.
– Вот как! – удивился Алексей Николаевич. – А Госкино в курсе вашей работы?
– Да, наш проект находится у них уже семь месяцев.
– Значит, скоро мы его получим?
– Не знаю, поэтому я и решил просить вас о встрече.
Алексей Николаевич посмотрел на пухлую папку.
– Вы думаете, у меня есть время это читать?
– Там есть очень короткое объяснение сути системы. Но вы можете поручить ознакомиться с ней какому-нибудь толковому человеку.
– Хорошо, оставьте мне ваш проект.
Это была победа! Не помня себя от счастья, я уехал домой и оттуда позвонил Владимиру Александровичу Познеру. Мы стали ждать.
Случилось несчастье: на съемках у режиссера Салтыкова трагически погиб Евгений Урбанский, красивый, мужественный и талантливый актер (трагедия случилась в пустыне Каракумы 5 ноября 1965 года. – Ф. Р.). Он снимался у меня в «Балладе о солдате» и в «Чистом небе». Мы были друзьями. На фронте я терял много своих друзей, но там была война. А здесь, в мирное время, по глупости... Прямо с похорон я попал в больницу. И там неожиданно для себя я получил уведомление, что через два дня на Совете министров СССР будет разбираться вопрос об экспериментальной студии. Мне было не до болезни.
