Марсель Аллен, Пьер Сувестр
ФАНТОМАС И ПУСТОЙ ГРОБ
ЧАСТЬ 1
ПУСТОЙ ГРОБ
1. БОЛЬНИЦА
— Господин профессор уже пришел?
— Еще нет, мадемуазель!
— Это досадно. Ведь уже десять часов с четвертью!
— Наши часы спешат…
— И тем не менее, господин профессор должен был бы уже прийти…
— Его вызвали с утра в город на консультацию… А вы хотели бы поговорить с ним по поводу больной?
— Да… Из палаты номер двадцать восемь.
— А что, она плохо себя чувствует, мадемуазель?
— Не знаю… Я хотела бы поговорить с профессором…
Этот разговор происходил на террасе элегантного особняка, окруженного парком, где располагалась частная лечебница профессора Поля Дропа. Старшая сестра этого заведения, мадемуазель Даниэль, женщина лет сорока, с правильными, хотя и несколько тяжеловатыми чертами и решительным выражением лица, извинилась и стала подниматься на второй этаж по широкой лестнице с красивыми коваными перилами. Ее собеседница осталась на террасе. Это была женщина преклонных лет, уже давно работавшая медицинской сестрой в больнице и пользовавшаяся полным доверием администрации. Ее звали Фелисите, что значит «Благополучие», и ее надежность, старательность соответствовали ее имени. Поэтому мадемуазель Даниэль часто поручала ей ночные дежурства и уход за самыми трудными больными. Как и все сестры больницы, мадемуазель Даниэль носила на голове белую кружевную наколку и белый передник поверх голубого платья в белую клетку. В это утро она была явно чем-то обеспокоена и, что было ей несвойственно, с некоторой досадой посмотрела вслед удалявшейся старшей сестре.
Больница, где директором был молодой, но уже широко известный хирург Поль Дроп, пользовалась высокой репутацией, ее клиентами становились весьма состоятельные люди. Так, в палате № 28 находилась на излечении чрезвычайно богатая старая дама из Перу, по имени Конча Коралес. Два дня назад она подверглась тяжелой операции по удалению фибромы, и состояние ее здоровья внушало опасения.
Погнав плечами, Фелисите стала спускаться с террасы, как вдруг ее лицо осветилось радостью: она увидела, что от входной калитки по аллее идет мужчина, в котором она узнала профессора Дропа. Он оставил свою машину, роскошный лимузин, на улице Мадрид, перед решеткой парка, и теперь шел пешком, подняв воротник плаща (утро было прохладным) и засунув руки в карманы. Он ответил легким кивком на почтительное приветствие Фелисите и поднялся по лестнице особняка.
Казалось, больница только и ожидала его появления, чтобы выйти из состояния утреннего оцепенения. По коридорам зашуршали платья медсестер; многие из них ожидали на пороге палат, чтобы задать профессору вопрос или сделать ему важное сообщение. Родственники, пришедшие с визитом, также старались поймать взгляд и привлечь к себе внимание медицинского светила.
Но профессор, никого не замечая, быстро поднялся на третий этаж, где его поджидала мадемуазель Даниэль. Старшая сестра, будучи начальницей персонала, пользовалась большими правами, чем ее подчиненные. Поэтому она решительно обратилась к Полю Дропу:
— Господин профессор, — это был голос женщины, привыкшей отдавать распоряжения, — прошу вас на два слова по поводу больной из палаты двадцать восемь.
Доктор Дроп нахмурился:
— Потом, Даниэль, потом… Вы же знаете, сейчас время операции. Я и так опоздал, больной, наверное, уже полчаса под хлороформом…
— Только на одну секунду, господин профессор, — настаивала мадемуазель Даниэль, — У двадцать восьмой высокая температура.
— Сколько?
— Тридцать девять и три.
Поль Дроп поморщился:
— Ей ничего не давали?
— Нет, господин профессор. Как вы сказали, строгая диета, только чуть-чуть шампанского, разбавленного водой.
Врач ничего не ответил, он решительно отстранил со своего пути старшую сестру и направился в операционную, не обращая внимания на ее раздраженный и растерянный вид. Однако, сделав несколько шагов, он вернулся:
— В двадцать восьмой лежит эта дама из Перу, Конча Коралес?
— Да, господин профессор.
И она добавила почти умоляющим тоном:
— Уверяю вас, положение серьезное. Если бы вы могли уделить ей две минуты, всего две минуты… Но немедленно…
После секундного раздумья Поль Дроп повернулся и стал спускаться на второй этаж. Мадемуазель Даниэль с просветлевшим лицом последовала за ним. Она распахнула перед доктором дверь палаты № 28. Просторная комната со стенами, выкрашенными, белой краской, была погружена в полумрак. Посредине стояла кровать, в которой на белоснежных простынях лежала женщина. Покоившаяся на подушке голова с желто-восковым лицом казалась мертвой. Глаза больной были закрыты, а из полуоткрытого рта с трудом вырывалось хриплое дыхание. Молодая сестра с тонкими и чистыми чертами лица, сидя у постели, время от времени вытирала батистовым платком крупные капли пота, проступавшие на висках пациентки, которая, казалось, была в полном беспамятстве. Мадемуазель Даниэль не могла не обратить внимания на красноречивый контраст между молодой красавицей медсестрой и старой, обезображенной болезнью, Кончей Коралес.
Бросив взгляд на температурный лист больной, хирург спросил:
— Когда ее прооперировали?
— Позавчера… Вы же сами, господин профессор…
— Да, помню… Кажется, аппендицит?
— Фиброма, господин профессор. Это было утром в пятницу. Помните, еще дождик шел…
Сообщая все эти подробности, молодая сестра, казалось, ничуть не была удивлена забывчивостью профессора. Дело в том, что Поль Дроп проводил в своей клинике по четыре, а то и по пять операций ежедневно.
Скользнув рассеянным взглядом по молодой медсестре, он сказал:
— Спасибо, мадемуазель Жермена, за эти подробности. Теперь я все прекрасно припомнил.
Он еще раз взглянул на больную, быстро прикоснулся своей, холеной рукой к ее запястью и добавил:
— Назначения прежние. Строгая диета. Немного хинина, растворенного в столовой ложке минеральной воды. Это снизит ей температуру…
На прощание, смерив обеих женщин холодным взглядом, Поль Дроп сухо добавил:
— Я ожидаю от вас строжайшего соблюдения всех моих предписаний.
Чуть не бегом он направился в операционную, где его уже давно ожидали ассистенты и хирургические сестры, а также больная, которая, хотя и не находилась под хлороформом, уже почти час
