Все будет тихо, гладко, чисто, такое только нам дано. Ну, успокойся, это быстро, хлебешь водички — и на дно. А ручеек течет спокойно, ах, даже боязно бросать. Но отступать нам недостойно. Ну, хватит, нечего кричать! В глазах твоих любовь теплилась, а у меня в глазах темно. Ну, значит, как договорились: без шума-гама — и на дно. (28 августа 1983)
Пародия N9 — на Л. Мартынова и его строчки:
Я куплю себе усы и бороду, и переоденусь, и тайком, с черным зонтиком пройду по городу притворяясь старым стариком. Тю-тю…
Давеча наклеил себе бороду и седые пышные усы, и пошел гулять себе по городу в летние погожие часы. Сел в автобус, ехавший в Капотню, у дверей передних скромно встал. Но хотя я выглядел на сотню, места мне никто не уступал. Лишь один очкастый недотрога вскорости нарушил тишину: “Дедушка, садитесь, ради бога”. Ну, а я ломаться не люблю. Я полез к окну, пихая ноги, но, видно, я неловко пролезал, у меня при всем честном народе левый ус, отклеившись, упал. Помню, был мужик с трудом дышащий, больше всех кричал и бился он: “Братцы! Он старик не настоящий! Люди! Это вылитый шпион!”. Помню, после бороду сорвали, а очнулся я уже в гипсу. Мне врачи так прямо и сказали: “Вам теперь на пенсию, тю-тю…”. (22 августа 1983) Пародия N10 — на В. Фомичева и его строчки: Будильник рявкнет, вырвет тело у койки из объятий белых, и брюки ловишь ты вслепую… Вслепую
Будильник рявкнул. Поднимаюсь. Но ото сна не отошел. Сходил по делу. Умываюсь. Попил. Поел. Надел. Пошел. Спускаюсь вниз. Глаза закрыты. Сон продолжительный такой. Удар об столб! Глаза открыты. “А где я, люди? Что со мной?”. А те от смеха чешут глотки. Смотрю туда, куда они: на мне Анютины колготки и модный лифчик на груди. (18 августа 1983)
Пародия N11 — на Ю. Мориц и ее строчки:
И с криком первых петухов так бьется в грудь волна упадка, что грудой тухлых потрохов ты в пустоте мертвеешь гадко. Фу!..
Я слышу голос петуха и даль мгновенно розовеет. А рядом мужа потроха, не то он спит, не то мертвеет. Я с ложа тихо поднимаюсь, а в горле тошнотворный бес, ведь потроха всю ночь касались моих живых телес. Но как бы тихо не кралась, не одевала тапок,
