его, красотка Эрешкигаль, оказалась штучкой еще той, сучарой наивысшей пробы. Блядью, сводней, хипесницей, пройдохой и барыгой от ханумака. Наперсницей, товаркой и подругой, а также половой партнершей Нинти. М-да… Мочегон и Красноглаз уже поговорили с ней, приватно, само собой, по душам, и выяснили безо особого труда, что это Нинти попросила ее тогда потрахаться с Наннаром. Да так, чтобы Зу узнал. Со всеми вытекающими печальными последствиями. Зачем понадобилось Нинти насолить Энлилю, догадаться не сложно, как видно, дело связано с незаприходованным ханумаком и меркантильным интересом. Вдаваться же в подробности и выяснять детали ни Мочегон, ни Красноглаз не стали – уважаемый утес и сам наведет порядок в своем кругу. Дай бог ему здоровья, фарта и долгой половой жизни.
– Ну, зуррахмат, кенты. Будем делать оргвыводы. – Ан бодро усмехнулся, дружески моргнул и сразу отошел от темы: – Как насчет пожрать? Зилана[199] фаршированного? Что? Положительно? Очень даже? И мы, может, повторим? А? – посмотрел он на Шамаша, тот коротко кивнул, и они квартетом направились из рекреации в зал.
Там царило уныние – сумрачный Энлиль, хмурящийся Энки и настороженная Нинти ждали всего самого худшего. Своего последнего часа ждали.
Однако же Ан попервости обманул их ожидания.
– Ну что притихли, дети мои? – ласково осведомился он. – Наверное, кушать хотите? Так давайте-ка за стол. Вот так, вот так, хорошо. Нет, нет, Нинти, надо есть, питаться, жрать, усваивать пищу, вот так, вот так, молодец. Ну-ка еще ложечку за папу…
Сам он предаваться трапезе не стал, принялся наводить порядок в своем кругу. Сначала действуя исключительно словом.
– А знаешь, дочка, как поступали раньше с женщинами, которые себя нехорошо вели? – ласково спросил он у Нинти, которая давилась карпом Ре. – Что, не знаешь? Так я тебе расскажу. Вначале, чтобы от ее криков не останавливались тучи, ей глубоко в язык, до самого корня, вводили шип с хвоста змеерептила Ху. Отравленный, зазубренный, размером со средний палец. Затем с нее срывали одежду, привязывали к специальному станку и медленно, пока горела свеча, мучительно лишали клитора. И не думай, дочка, что палач отрезал его, – нет, для этого существовали, и, кстати, существуют и сейчас, особые щипцы. Массивные, непременно ржавые и… Что же ты, дочка, побледнела, не ешь, или тебе не нравится карп Ре? А может, тебе не нравится мой рассказ? Или, может, ты вообще меня считаешь плохим рассказчиком? Что, не считаешь? Ничего личного? Ну ладно, тогда жуй дальше. Теперь послушай меня ты, сукин сын. – Ан кинул взгляд на скучного Энлиля, встал, грозно хмыкнул и подошел вплотную. – Есть еще щипцы и для мужиков. Отгадай с трех раз, за что я ими тебя возьму?
– Нет, нет, только не за это, папа, – с первого же раза отгадал Энлиль. – Не надо, отец, не надо.
– А крысятничать за моей спиной надо? – Ан сделался страшен, свирепо задышал, однако, не пустив более крови, угомонился, вернулся на место. – В общем, так, дети мои. Вы, надеюсь, все отчетливо поняли?
– Да, отец, да! – хором ответили Энки, Нинти и Энлиль. – Очень даже отчетливо. Никакого крысятничанья. Никаких щипцов.
– Ну вот и хорошо, вот и отлично, – сменил ярость на милость Ан, – тогда послушайте сюда. План по ханумаку увеличивается на треть, по тринопле – на четверть, по карпу Ре – наполовину. Планетоиды должны взлететь через неделю, нормы выработки драгметаллов будут откорректированы чуть позже. Само собой, в сторону увеличения. Все, я сказал.
– Отец, о отец! – запечалился Энки. – Но вы же даете нереальные планы!
– Да ладно тебе, – подбодрил его Ан. – Скоро у тебя будет свежий контингент. Очень, очень скоро. – Он с юмором кивнул, ухмыльнулся Энки и строго посмотрел на Мочегона и Красноглаза. – Значит, так. Летуна этого Зу в шахту, но не в пахоту – или в бригадиры, или в машинисты, или в десятники. А вот зазнобу его, забаву с буферами, – на гной, на самый нижний уровень, уборщицей бараков. Вот уж будет избалована-то мужским вниманием, теплом и лаской, на сотню хватит. Что это ты, дочь моя, так поскучнела, нахмурилась, сбледнула с лица? Может, не нравится чего, так скажи. Что? Все нравится? Все славно? Все отлично? Ну так я очень рад, что у тебя в душе гармония. Крепи ее, лелей и будь хорошей девочкой. – Ан улыбнулся, но как-то жутко, мгновение помолчал и сделал быстрый знак Энлилю, пренебрежительный и резкий: – Давай- ка сбегай, покличь братву. – А когда народ собрался, указал на Нинурту: – Запомите все, его кликуха теперь Пабилсаг[200], по званию он Полный орел и приходится мне приемным внуком, а тебе, – он строго посмотрел на Энлиля, – соответственно, приемным сыном. Понял?
– Да, отец, – пришел в ужас Энлиль, скис и выдавил подобие улыбки, Нинурта же стоял по стойке смирно и молча жрал глазами Ана – он, видимо, еще не осознал до конца, что же все-таки случилось.
– Вольно, дружок, вольно, – по-доброму скомандовал ему Ан. – Отдаю тебе Ларак, владей. Выбери бабу по концу, становись на хозяйство, матерей. В добрый час и путь. – Он хлопнул Нинурту по плечу, крепко заключил в объятия, трудно оторвался, смахнул слезу и быстро повернулся к Шамашу: – Челнок с пилотом давай. Что-то я сегодня устал.
Какие проблемы – еще и полдник не наступил, как Ан со свитой уже летел в планетоиде. Вмазавшийся Красноглаз дрых, Гиззида и Таммуз бдели, какой-то незнакомый, из молодых, орел сноровисто держал верный курс. Ан щурился в иллюминатор, думал, с уханьем зевал, добро, прочувствованно вспоминал Нинурту и с огорчением – свою родню. Да, похоже, не доработал он с детьми-то, не доглядел, дал промашку, роковую осечку, фатальную ошибку, обмишурился, прокололся, попал впросак, пустил дело на самотек, изрядно вляпался. Вырастил не пойми кого. Впрочем, что тут понимать – ни усердия, ни трудолюбия, ни привязанности, ни любви, ни сердечности, ни отзывчивости, ни уважения к старшим. М-да. А ведь сам-то он всегда вроде бы был хорошим сыном – нежно любил мать, слушался отца. Пока не началась война с этими гнидами из Плеяд и выстрел плазменного орудия не сделал его сиротой.
«Господи, сколько же лет прошло с той поры». Ан тяжело вздохнул, напрягся в кресле, с хрустом, до боли сжал пудовые кулаки, а память-сука словно ждала момент – живо перенесла его в далекое прошлое. Он услышал голос матушки, напоминающий колокольчик, увидел отца, белокурого великана, почувствовал запах его плаща, шлема, краг, полковничьего бронепанциря, ощутил тяжесть боевого эманатора[201] с отполированными до блеска рукоятями. Неужели это было когда- то?
В общем, когда Ан прибыл на звездолет, настроение у него, мягко говоря, было не очень. Хотелось мирно, в одиночку вмазаться, а потом по-тихому залечь, так чтобы никаких, к чертям собачьим, сновидений. Однако сразу не получилось, тем паче тихо, мирно и в одиночку.
– Учитель, я понимаю, вы устали, – с видом, не обещающим ничего хорошего, мрачно подошел к нему Тот. – Однако дело спешное, важное и не терпит отлагательств. Меня терзают смутные сомнения. В общем, нас держат за фраеров. Вот, прошу вас, взгляните. – И он протянул Ану вычислитель, на экране коего во всей своей гнусной неприглядности находился математический расклад, не внушающий оптимизма. Дебет не сходился с кредитом – часть товара уходила налево.
– Так. – Ан нахмурился, пожевал губу, мощно почесал затылок под капюшоном. – Да, держат за лохов. И кто же? Гм… Уж не тот ли, кто у нас ведет учет? – и, не дождавшись очевидного ответа, отдал приказ Таммузу и Гиззиде: – А ну-ка Парсукала сюда, такую мать, живо! Живьем.
Ладно, в темпе вальса притащили Парсукала – в целости вроде бы, в сохранности, однако полумертвого от страха. Не желающего ни за какие коврижки расставаться со своей драгоценной жизнью. Ага, значит, теперь-то у него точно есть чего терять.
– Ну что, сам все расскажешь или со скандалом? – ласково спросил его Ан и дал полюбоваться на экран вычислителя. – Кто с тобой работает? Сяма? Исимуд? Кайм? Кто?
– Сяма, – сразу все понял Парсукал. – Кайм в половинной доле. Исимуд не при делах. Утес, будьте же так милосердны, простите гада, извините, возьмите на поруки. Черт, вернее, хербей попутал. Не надо меня в конвертер, утес, не надо, я все отдам. Отдам и искуплю.
Судя по интонации и по экспрессии, все отдавать он не собирался.
– Свинья ты поганая, гнида. Как есть рукожоп поганый. – Ан, чтобы не пачкать рук, двинул Парсукала ногой, сплюнул, подождал, пока тот с хрипом восстановит дыхание, снова приложился, опять взял паузу и демонстративно позвонил Энки: – Это я, слушай сюда. Завтра первым же челноком к тебе закинут рукожопа одного. Так вот, на гной его, в шахту, в шоры, на самый нижний уровень. Я проверю. Понял? Ну вот и
