Башо из «Бегущего человека» [246]. Однако, как сразу заметил Бродов, несчастные столы и полки не пилили – рубили. Мастерски, с энтузиазмом, чем-то необыкновенно острым.
– Ну, – посмотрел по сторонам он. – Рассказывайте. Что пили, чем закусывали, были ли бабы?.. То, что пили из глубокой посуды, а закусывали мало, я и сам вижу очень даже отчетливо.
– Да ни хрена ты, Данила, не понимаешь, – неожиданно тонким голосом закричал герой Миша. – К нам же с утра Серафим приходил. Вот видишь, такую мать, как он крыльями-то помахал.
– Это который шестикрылый, что ли? Понятно, – усмехнулся Бродов. – Я же говорю, закусывали мало.
– Ты, Дан, просто не в курсе, – убито, с какой-то обреченностью потерянно сказал Паша. – С год тому назад у нас в Питере появился чел… Кто он – черт, бог, ангел, ниндзя, – никто не в курсе. Только если он говорит – все делают. А кто не делает – тот превращается в фарш… Ты сказал, у Серафима шесть крыльев? Точно, только крыльев стальных, он ими машет, словно ветряная мельница. Его еще называют Шивой – сотня рук, сотня ног, и в каждой по клинку. А может, он и вправду из таковских, хрен его знает. В него из «калаша» шмаляли с пяти метров, и хоть бы хны, сделал из стрелка бифштекс, только брызги полетели… В общем, связываться с ним – боже упаси, себе дороже, на хрен надо. И вот, пожалуйста. – Паша вздохнул. – С добрым утром, тетя Хая, вам посылка из Шанхая… Явился. Вынес железную дверь, за секунду покрошил всю мебель, а потом и говорит: «На кого работаем, ребята? Не скажете – кастрирую и отрезанное заставлю сожрать».
– Ну, мы и раскололись, – вклинился в общение Миша. – Кто ты, какой ты, что можешь. Номер сотового, дочкой клянусь, не дали…
– Ну и на том спасибо, – хмыкнул язвительно Бродов. – Дальше-то что?
– Да ничего хорошего, – снова вздохнул Паша. – Послушал Серафим, послушал, а потом и говорит: «Передайте Первому Брату, чтобы сегодня же нашел меня… Не прорежется – завтра вы трупы». Так что, Дан, тут думать нечего – надо валить. Без оглядки и куда подальше.
Похоже, ни у него, ни у Миши даже не возникло мысли, что кто-то сам, по своей воле может отважиться на встречу с Серафимом. Таким таинственным, великим и ужасным. Которому и сам Калашников не брат.
– Да бросьте вы, ребята, не дергайтесь, – успокоил их Бродов. – Схожу я к этому вашему крылатому, посмотрю, чем он дышит. Как найти-то его?
– Вот, визитку оставил. – Паша облизнул бледные, заветрившиеся губы, тяжело вздохнул: – Данила Глебович, ты вот чего, не ходи, не надо. Свали тоже, тихо, мирно, без эксцессов. Россия, она большая. Да и она всего лишь одна шестая шарика. Не ходи…
Очень искренне сказал, дружески, с полным уважением и заботой. И ясным осознанием реалий. Глянул на Данилу, опустил глаза и протянул ту самую визитку – солидную, бристольского картона, с богатым золотым тиснением. На ней витиевато значилось: «Маэстро Серафим. Свободный фехтовальщик. Куратор спортклуба „Каракурт“».
– Да, братцы, шарик у нас большой. Только вот деваться нам с него некуда, – зверски перефразировал Бродов Михайлу Ларионовича Кутузова, сказавшего что-то подобное перед бородинским делом, встал, визиточку убрал и вспомнил перл отечественного кинематографа: – А потом, все мы когда-нибудь сдохнем. Весь вопрос только как.
Данила горько улыбнулся, разочарованно вздохнул и отправился на рандеву с шестикрылым Серафимом. Однако далеко не ушел – не дали. Снова позвонила затейница Дорна, опять откуда-то с периферии:
– Привет. Как ты относишься к цитрусовым? Что, положительно? Без аллергии? Ну, тогда хвала аллаху…
– Это все, что ты мне хочешь сказать? – рассердился Бродов. – Ты где, женщина-загадка?
Он внезапно остро, со всей убийственной отчетливостью понял, что не может жить без нее, что скучает, мучается, томится и готов на любые глупости… О, вот это да! Данила Бродов влюбился. Интересно, как на это посмотрит Свалидор?
– Если я тебе скажу, ты все равно не поверишь, – усмехнулась Дорна. – Теперь по существу. Прежде чем пойдешь в спортклуб, загляни на Московский вокзал. Ячейка в камере хранения такая-то, код оной ячейки такой-то. Повтори.
– Все правильно, нас здесь держат за идиотов. – Бродов повторил. – Ну а дальше что?
– Слушай Свалидора. – Голос Дорны дрогнул, завибрировал и начал исчезать в помехах. – И меня, – и неожиданно она заговорила как во сне – страстно, певуче и маняще, на том таинственном, знакомом до жути, но совершенно непонятном языке. Затем клацнуло, стукнуло, пискнуло, и голос Дорны растаял, словно утренняя звезда.
– Черт. – Бродов с лютой ненавистью воззрился на мобильник, однако крайне бережно убрал его в карман, мгновение постоял, оценивая обстановку, и быстро направился к станции метро. «Какая там ячейка-то? Какой там код?»
Да, слов нет, Дорна была девушкой обстоятельной, вдумчивой и никогда не беспокоила Бродова по пустякам – в указанной ячейке стоял чемодан. Огромный, вместительный, рифленого дерматина – такие воры называют «путевыми угольниками». А уж тяжеленный-то, до жути. Данила измаялся, потом изошел, пока допер его в берлогу на Староневском. Зато когда он открыл замки, откинул крышку, в комнату пришла весна, запахло солнцем, пальмами, цитрусовыми, югом. Да оно и неудивительно. Чемодан был под завязку набит апельсинами, мандаринами, финиками и гранатами.
А еще в нем находился меч – потрясающий, великолепный, свернутый в кольцо, благодаря особому фиксатору на рукояти. Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие клинки в старину называли «ганифитишами», – черный с отливом «дамаск» [247], сетчатый белый узор, крупные изумруды на рукояти. Уж не те ли, зеленые, раритетнейшие, украшающие упертый намедни клинок? М-да, похоже, у загадочной девушки Дорны были явно криминальные наклонности. Хотя слов нет, меч того стоил – знатная вещь, глаз не оторвать.
– Ну-ка, ну-ка, – дал клинку распрямиться Свалидор, посмотрел на свет, пару раз махнул и вынес категорическое резюме: – Булат дерьмо, заточка не очень, центровка так себе, ниже среднего. Каменья хороши. Игрушка, пустяковина. Не для серьезной битвы. Но здесь, в этом мире, сойдет.
Он так прямо и сказал – здесь, в этом мире. Будто множественность миров, многомерность вселенной для него норма, данность, обыденность, привычное положение вещей, банальнейшая проза жизни. Только Бродов даже не отреагировал, ему было не до того. На него вдруг девятым валом, бушующей волной, цунами, все сметающим на своем пути, накатился смысл сказанного Дорной. Серебряные звуки отлились в форму, обрели конкретность и превратились в сладостно волнующую фразу: «Я тебя люблю». Признание, произносимое каждую ночь вот уже столько лет. Что там множественность миров, многомерность вселенной по сравнению с женщиной. Единственной и неповторимой. Женщиной, говорящей о любви.
Одиннадцатое тысячелетие до нашей эры
– Итак. – Ан бесцеремонно, куда резче, чем следовало бы, турнул с колен котенка-муркота, встал, потянулся, с горечью вздохнул и начал нарезать круги по кабинету. – Что мы имеем?
– Ничего утешительного. Процесс усугубляется, динамика нарастает. – Тот из уважения к учителю тоже встал, однако остался у стола, имея под рукой вычислитель. – Прогноз самый неблагоприятный. Если это случится, то цивилизация не выживет. Со стопроцентной вероятностью.
Вот, блин, обрадовал. Что сейчас, что тогда. Тогда – это три месяца назад, когда было решено начать строительство Центра управления полетами на Тибете. Тот с присущей ему педантичностью рьяно взялся за дело, принялся со всем энтузиазмом сливаться с рельефами местности и в результате наткнулся на подземный храм. Огромный, величественный, поражающий воображение, на стенах которого имелись письмена.
Тот, особо не напрягаясь, расшифровал их и при всей своей невозмутимости пришел в изумление, – приснодева-заступница, святые угодники, оказывается, планета-то эта голубая – альма-матер Ассуров. Тех самых таинственных могучих существ, от одного только имени которых сотрясалась галактика. Однако же, увы, и на старуху бывает проруха. Ассуры переусердствовали с черной магией, накопился негатив, резко
