произойдет — а этого, разумеется, никто не сделал, — он был бы прав. Здесь мы имеем дело не с действительно сделанным предсказанием, которое оказалось истинным, а с оказавшимся истинным возможным предсказанием. Событие, о котором идет речь, сделало истинным не действительное пророчество. Оно сделало истинным то, что лишь могло-бы-быть пророчеством.
Да и можно ли сказать хотя бы это? Настоящая пуля может поразить цель, но разве может поразить цель пуля, которая лишь могла-бы-быть? Или точнее было бы сказать лишь, что поразить цель могла бы пуля, которая могла-бы-быть? Исторически звучащие фразы «Оказалось истинным», «Сбылось», «Осуществилось» вполне успешно применяются к реально сделанным предсказаниям. Однако в заявлении, что оказалось истинным предсказание, которое могло-бы-быть сделано, или что его сделало истинным соответствующее событие, заключен трюк, возможно, и незаконный. Если лошадь, на которую не сделали ставок, выигрывает забег, можно сказать, что она принесла бы денежный выигрыш тем, кто на нее поставил, если бы таковые были. Но нельзя сказать, что она действительно принесла выигрыш тем, кто на нее поставил, если бы таковые были. Нет ответа на вопрос: «Сколько денег она для них выиграла?» Соответственно мы не можем с чистой совестью сказать о событии, что оно подтвердило предсказания, которые могли быть сделаны на его счет. Нет ответа на вопрос: «В каких пределах точности были верными эти предсказания о времени и громкости моего кашля, которые могли-бы-быть сделаны?»
Обратимся к понятиям истинности и ложности. Характеризуя чье-то утверждение — например, утверждение в будущем времени — как истинное или ложное, мы обычно, хотя и не всегда, хотим не просто отметить, что предсказанное произошло или не произошло, а выразить что-то гораздо большее. Есть что-то порочащее в «ложном» и что-то почтительное в «истинном» — некий намек на неискренность или искренность автора, на опрометчивость или осмотрительность его как исследователя. Это проявляется в нашем нежелании характеризовать как истинные или ложные чистые догадки, когда в них открыто признаются. Если вы пытаетесь угадать, кто выиграет забег, ваша догадка окажется верной или неверной, правильной или неправильной, но истинной или ложной — едва ли. Для открыто заявляемых догадок эти эпитеты не годятся, ибо один из них излишне хвалебен, другой же враждебно сверхкритичен в отношении автора догадки, не заслуживающего ни того, ни другого. Там, где строят догадки, нет места для искренности или неискренности, для тщательности или небрежности исследования. Сделать предположение не значит дать заверение или объявить результат исследования. Те, кто строит догадки, ни достойны доверия, ни недостойны его.
Несомненно, иногда мы используем слово «истинный» без сопутствующего смысла «вызывающий доверие» и — намного реже — слово «ложный» без оттенка «доверия не заслуживает». Однако осторожности ради давайте переформулируем аргумент фаталиста в понятиях не столь насыщенных — «верное» и «неверное». Теперь он будет звучать так. Для каждого происходящего события предшествующее ему предположение — если его кто-то сделал, — что это событие должно произойти, будет верным, а противоположное предположение — если его кто-то сделал — будет неверным. В сравнении с первоначальной эта формулировка звучит уже менее тревожно. Слово «предположение» устраняет скрытую угрозу вещего знания или существования уймы предварительных прогнозов, равно достойных заведомого доверия до наступления события. Ну, а теперь о том, верно или неверно понятие предположений в будущем времени.
На большинстве скачек до забега кое-кто предполагает, что победит одна лошадь, а кое-кто — что выиграет другая. Очень часто бывает, что ставки сделаны на каждую лошадь. Если затем бега состоятся и есть победитель, то окажется, что некоторые из сделавших ставки загадали верно, остальные же — неверно. Сказать: «Чья-то догадка, что Эклипс победит, была верной» — значит сказать не более чем: «Он полагал, что победит Эклипс, и Эклипс победил». Но можно ли сказать ретроспективно, что его предположение, сделанное до скачек, было верным еще до скачек? Он сделал верный прогноз два дня назад, но была ли его догадка верной в течение этих двух дней? Конечно же, неверной она в течение тех двух дней не была, но отсюда не следует — хотя может показаться, будто следует, — что на протяжении тех двух дней она была верна. Может быть, мы колеблемся, надо ли сказать, что его догадка была верна в течение тех двух дней, хотя никто не мог этого знать; или что в течение тех двух дней, как оказалось, правильности его догадки еще только предстояло подтвердиться, то есть что победа, сделавшая догадку верной, фактически еще не состоялась. Пока не произошло предсказываемое событие, предсказание не сбылось. Именно здесь «верное» сходно со «сбылось» и существенно отличается от «истинного». Конечно, почтительные коннотации[51] «истинного» могут присоединяться к предсказаниям того или иного лица с момента их высказывания, так что если эти предсказания окажутся неверными, то, беря назад слово «истинный», мы вовсе не обязательно берем назади то почтение, которое оно выражало. Установление неправильности [предсказания], конечно же, отменяет оценку «истинное», но, как правило, не столь решительно, чтобы склонить нас к оценке «ложное».
Слова «истинный» и «ложный», а также «верный» и «неверный» — прилагательные, и этот грамматический факт склоняет нас предположить, что истинность и ложность, правильность и неправильность и даже, пожалуй, выполнимость и невыполнимость должны быть качествами или свойствами, постоянно присущими высказываниям, которые они характеризуют. По аналогии с сахаром, что он сладок и бел с начала и до конца своего существования, мы склоняемся к выводу, что истинность или правильность предсказаний и догадок должны быть чертами или свойствами их носителей все время, независимо от того, в состоянии ли мы выявить их присутствие или нет. Но если мы учтем, что «покойный», «оплакиваемый» и «вымерший» — тоже прилагательные, только, конечно, применимые к людям или тварям не покуда они существуют, а лишь когда перестают существовать, мы, может быть, лучше воспримем идею, что и «правильный», чем-то их напоминая, служит просто посмертным и поминальным эпитетом, каковым — более явным образом — является и эпитет «свершившийся». Он скорее похож на приговор, чем на описание. Так, говоря: «Если бы кто-то предположил, что сегодняшние скачки выиграет Эклипс, его догадка оказалась бы верной», я даю вам не большую информацию о прошлом, чем та, что дается в вечерней газете, сообщающей, что Эклипс выиграл скачки.
Теперь я хочу рассмотреть вывод фаталиста, а именно: коль скоро все, что есть, должно было быть, значит, ничего нельзя избежать. Данный аргумент, казалось бы, вынуждает нас заявить: поскольку предшествующая истина необходимо предполагает событие, истинным предсказанием которого она является, то отсюда, кажется, следует, что это событие неким зловещим образом влекомо, или направляемо, или завещано этой предшествующей истиной — как если бы и мой кашель вчерашним вечером должен или обязан был случиться в силу предшествующей истины, что этому предстоит произойти, — истины, пожалуй, чем-то напоминающей то, как орудийный залп через пару секунд заставляет стекла дребезжать. Какого же рода эта необходимость?
Чтобы выявить это, давайте допустим обратное, что некто сформулировал строго аналогичный аргумент, гласящий: для всего, что происходит,
Я кашлял вчера вечером, стало быть, истинно сегодня и будет истинно тысячу лет спустя, что я кашлял вчера вечером. Но эти последующие истины в прошедшем времени не могут быть истинными без того факта, что я кашлял. Выходит, мой кашель был предопределен и должен был случиться благодаря истинности этих последующих его констатации. Ясно, что нечто беспокоившее нас в первоначальной форме данного аргумента в этой новой его форме устраняется. Мы с легкостью принимаем как само собой разумеющееся, что происшествие предполагает истинность последующих, реальных или мыслимых, записей о том, что оно действительно произошло, и что истинность таких записей предполагает само это происшествие. Ибо тут даже не возникает впечатления, будто происшествие есть результат или действие этих истин о нем. Напротив, в данном случае нам совершенно ясно, что именно это происшествие делает истинными последующие истины о нем, а не последующие истины заставляют происшествие произойти. Эти последующие истины — тени, отбрасываемые событиями, а не события — тени, отбрасываемые этими истинами о них, поскольку таковые принадлежат последующему, а не предшествующему этим событиям времени.
Почему то, что последующая истина о произошедшем необходимо предполагает это произошедшее, не вызывает у нас такого беспокойства, как то, что истина, предваряющая происшествие, требует этого происшествия? Почему формула «Все что есть, всегда должно было быть», казалось бы, предполагает, что ничего нельзя предотвратить, тогда как обратная формула «Все, что есть, всегда будет тем, что было»,
