фактам, а именно нужно только, чтобы ошибки, возникающие при наблюдении, подобно любым другим ошибкам, можно было обнаружить и исправить. Так что, если какой-то эмпирический факт был по ошибке упущен из виду, то вовсе не обязательно, что это случилось из-за бесконечной серии ошибок. Требуется не какой-то особый удостоверяющий процесс, а обычные тщательно выполняемые процессы; не некие непогрешимые наблюдения, а обычные наблюдения, которые можно скорректировать; не панацея от ошибок, а обычные меры предосторожности против них, их выявление и исправление. Удостоверение — не процесс, черпающий из некоего кладезя достоверности, не некая надстройка над догадками. Это процесс движения к уверенности. Достоверность — это то, что мы устанавливаем, а не дело случая или чьей-то благой воли. Это плата за труд, а не дары откровения. Когда праздное понятие «Данного» уступит место трудовым будням «удостоверенного», мы распрощаемся и с феноменализмом, и с теорией чувственных данных.
Был и другой мотив, чтобы отстаивать вожделенную безошибочность наблюдения. В той или иной мере было осознано, что некоторые слова, описывающие наблюдение, типа «воспринимать», «видеть», «обнаруживать», «слышать» и «наблюдать» (в значении «находить»), представляют собой то, что я назвал «глаголами достижения». Подобно тому, как нельзя безуспешно победить в скачках или некорректно разрешить анаграмму, ибо глагол «победить» значит здесь «выиграть скачки», а глагол «решить» — значит «сделать правильную перестановку», точно так же человек не может ошибочно обнаруживать или неправильно видеть. Сказать, что он нечто обнаружил, значит иметь в виду, что он не ошибся, а сказать, что он нечто видит (в основном значении глагола), значит подразумевать, что он в этом не заблуждается. И дело тут не в том, что воспринимающий человек применил какую-то процедуру, защитившую его от ошибок, или обнаружил некую Способность действовать непогрешимо, а в том, что используемые глаголы восприятия сами по себе уже содержат дополнительное значение, что человек не ошибается. Однако когда мы используем более специфические глаголы «просматривать», «прослушивать», «искать» и им подобные, всегда можно сказать, что обозначенные ими операции могли оказаться ошибочными или бесплодными. Такого рода исследования уже ничто не застрахует от путаницы и тщетности. Уже элементарная логика «препятствует» тому, чтобы исцеление, обнаружение, решение или попадание в глаз быку могли быть безуспешными или безрезультатными. Тот факт, что врачи не могут исцелить безуспешно, означает не непогрешимость врачей, но всего лишь противоречивость высказывания, что успешный курс лечения оказался неуспешным.
Вот почему человек, утверждающий, будто он видел коноплянку или слышал соловья, берет назад свои слова, как только его убедят, что никакого соловья или коноплянки не было. Он не настаивает на том, что видел коноплянку, которой не существовало, или слышал воображаемого соловья. Так и человек, заявлявший, что он решил анаграмму, но которого затем убедили, что решение неправильное, отказывается от своих претензий. Он же не говорит, что в «строгом» или «чистом» смысле слова он нашел «искомый объект», который просто не совпал со словом, зашифрованным в анаграмме.
В основе едва ли не всех точек зрения, подвергнутых критике в данной главе, лежит, судя по всему, одно общее допущение, а именно что всякое знание приобретается либо путем выведения заключения из посылок, либо, в случае исходных посылок, посредством некоторого невыводного, «очного» отношения. Эта очная ставка традиционно именовалось «осознанием», «непосредственным усмотрением», «узнаванием», «прямым доступом», «интуицией» и т. д. — словами, которыми человек, не вооруженный эпистемологической теорией, никогда не обозначает какие-то особые эпизоды своей повседневной жизни.
Эта излюбленная дихотомия «либо через вывод, либо через интуицию», по-видимому, исторически коренится в преклонении эпистемологов перед геометрией Евклида. Истины геометрии — это теоремы и аксиомы, а поскольку геометрия долгое время служила образцом научного знания, то все другие процедуры обнаружения и обоснования истин благочестиво сводились к этой единственной специальной процедуре.
Однако предпосылка о таком подобии ложна. Существует множество других форм достоверного познания, которые не относятся ни к чисто пассивному созерцанию, ни к процедурам вывода. Рассмотрим ответы, которые мы ожидаем получить на следующие вопросы типа «Как и откуда вы знаете?». «Откуда вы знаете, что в этой комнате двенадцать стульев?» — «Я их подсчитал». «Как вы узнали, что 9x17 равно 153?» — «Я перемножил числа, а затем проверил ответ, вычтя 17 из произведения 10x17». «Откуда вы знаете, как пишется слово „фуксия“?» — «Я справился по словарю». «Как вы узнали даты правления королей Англии?» — «Я выучил их наизусть для строгого учителя». «Откуда вы знаете, что у вас болит нога, а не плечо?» — «Но ведь это мои нога и плечо, не так ли?» «Откуда вы знаете, что огонь горит?» — «Я посмотрел дважды и ощутил это собственной рукой».
Ни в одной из этих ситуаций нам не пришлось ни строить каких-либо умозаключений, ни прибегать к подобию каких-либо аксиом. Не приходится нам и жаловаться на применимость этих различных техник открытия, разве что в случае сомнительного результата можно говорить о небрежности в их исполнении. Мы ведь не требуем, чтобы в теннис играли так, как будто это варьете.
(6) Послесловие
Как я уже говорил во введении, есть что-то глубоко неверное в дискуссиях, которым посвящена эта глава. Я рассуждал так, будто бы мы знаем, как пользоваться понятием ощущения, излагал свои мысли с почти что формальным сожалением о нехватке у нас слов, описывающих «чистые» ощущения, и многословно распространялся о слуховых и зрительных ощущениях. Однако я убежден, что все это неудовлетворительно.
Иногда мы используем слово «ощущение» в некоей усложненной манере, желая показать свою осведомленность в современных физиологических, неврологических и психологических изысканиях. Мы упоминаем его наравне с такими научными терминами, как «стимул», «нервные окончания», «палочки и колбочки сетчатки глаза». И когда говорим, что вспышка света служит причиной зрительного ощущения, то думаем, что экспериментаторы в состоянии сейчас или будут способны в один прекрасный день рассказать нам, что же это за штука — зрительное ощущение. Но совершенно иначе обстоит дело с бесхитростным употреблением слов «ощущение» и «чувство», когда я говорю, забыв про всякие теории, что от удара током я ощутил покалывания в руке или что к моей онемевшей ноге возвращается чувствительность. В этом смысле мы уверенно говорим, что песчинка или ослепительный свет вызывают у нас в глазах неприятные ощущения, но никогда не скажем, что вещи, на которые мы обычно смотрим, вызывают у нас в глазах вообще какие-либо ощущения. После того как песчинка удалена, мы можем ответить на вопрос: «Как теперь чувствует себя ваш глаз?» Однако, когда мы переводим взгляд с земли на небо, мы не можем ответить на вопрос: «Как эта смена взгляда изменила ощущения в ваших глазах?» Опираясь на собственное знание, мы можем сказать, как изменилась панорама, а, вспомнив услышанные когда-то специальные теории, можем добавить, что, по-видимому, произошла смена раздражителей и изменились реакции в палочках и колбочках сетчатки. Но и в том, и в другом ответе нет ничего, что мы обычно называем «чувством» у нас в глазах.
Подобным же образом некоторые острые или едкие запахов вызывают в нас особые и поддающиеся описанию чувства в носу и в горле, однако большинство запахов не вызывают в носу подобных ощущений. Я могу отличить запах розы от запаха хлеба. Но я не стану наивно описывать эту разницу, говоря, что розы вызывают во мне один, а хлеб — другой вид чувства или ощущения, тогда как электрошок и горячая вода действительно вызывают у меня в руке различные виды ощущений.
В обыденном употреблении слова «ощущение», «чувствовать» и «чувство» прежде всего обозначают восприятия. Ощущение — это ощущение чего-то, и мы чувствуем, как вибрирует или качается корабль, так же как видим трепетание его флага или слышим завывание его сирены. В этом смысле мы чувствуем вещи отчетливо или неотчетливо, как, например, отчетливо или неотчетливо распознаем их по запаху. Точно так же как мы видим глазами и слышим ушами, мы ощущаем вещи посредством своих рук, губ, языка или коленей. Для того чтобы выяснить, является или нет обыкновенный объект липким, теплым, гибким, твердым или рассыпчатым, нам не требуется на него смотреть, вслушиваться, нюхать или пробовать на вкус — нужно только пощупать его. Отчет об ощущении в этом простом бесхитростном смысле — это отчет о том, что обнаруживается при тактильном или кинестетическом наблюдении.
