голограмм. Милена, сделав пару вращательных движений шеей, поставила возле себя на стул корзинку.
– Доброе утро, Милена! – нарочито громко поздоровалась Сцилла. Подчеркнутая вежливость выглядела как упрек.
«Круто», – подумала Милена с безотчетным раздражением и рассеянно ответила:
– Привет.
Следующую фразу она произнесла, лишь собравшись с духом:
– Толл. Еще раз тебя попрошу: следи, пожалуйста, чтобы в куб снаружи не просачивалось искажение, ладно?
– Ну ладно, – хмыкнул тот, по-прежнему не глядя в ее сторону.
– А то у нас что-то постоянно искажает фокусировку.
Известно что: Троун старается.
– Н-да, что-то последнее время действительно до нормы не дотягивает, – с немного растерянной усмешкой согласился Толл.
– Не просто не дотягивает, а никуда не годится, – безжалостно поправила Милена.
Он небось думает, что я к нему просто придираюсь. А что я могу сделать? Пусть думает.
– Так, – крутнув в очередной раз шеей, вспомнила она об остальных. Мозги на какой-то момент словно перемкнуло.
«Ч-черт, а на чем мы вчера вообще остановились? – На нервозность вирусы реагировали тем, что тоже становились дергаными и неуправляемыми. – Даже не помню, какую мы делали сцену. Невозможно работать».
Получается, Троун справлялась со своей задачей.
– Сцилла, а на чем мы вчера остановились?
Она попыталась спросить как можно непринужденней и дружелюбнее, но вышло как-то капризно и плаксиво.
– «Был ранний час», – протянула Сцилла с тягостным вздохом, демонстрирующим, что она уже не рада, что связалась с постановкой.
– Э-э… Это твоя такая реплика, что ли?
Милену била дрожь, отчего сжатые кулаки ходили ходуном, словно встряхивали игральные кости.
– Милена, мы же еще не дошли до того места, где я вступаю. Сначала входит Вергилий, потом уже идет пение. Ты что, не помнишь, что я играю Вергилия?
За самим рассказчиком значилось всего тридцать семь реплик, и то лишь для усиления визуального эффекта, фоном к музыке. Остальное – пение. А несчастные актеры до сих пор еще и рта не раскрыли; все поглощала эта бессмысленная возня со вступлением, живое дополнение к декорациям. Как будто больше не на что время убить. У людей время транжирится попусту, вот и все.
«Я справлюсь, все равно справлюсь», – с упорством думала Милена-режиссер. Потянувшись через Толла, она подрегулировала шкалу настройки, нажала нужные кнопки, после чего закрыла глаза. Свет зала поступал в мозг для Преобразования, и Милена даже с закрытыми глазами разглядела, как Сцилла с Питерполом переглянулись и со значением покачали головами.
– Тебе же будет легче, гораздо легче, если ты повытаскиваешь эти штуковины из глаз, – сказал Толл Баррет, имея в виду контактные линзы.
– Не могу, Толл, – отозвалась Милена. – И объяснить, почему не могу, тоже не могу.
Работать ей приходилось с закрытыми глазами. Иначе, чтобы уклоняться от помех, она была бы вынуждена постоянно дергаться из стороны в сторону. «Все равно справлюсь. Все равно получится». Милена уже приноровилась работать с закрытыми глазами.
Нагнетаемые разумом, созидались образы. Они у нее уже вполне сложились. Ей виделась темная чащоба с отполированными мертвыми сучьями, когтисто изогнутыми голыми ветвями. Едва ли не физически ощущалась почва, обильно удобренная веками естественного гниения за счет бесчисленных наслоений упавшей листвы и коры. А за ветвями уже проглядывала влекущая даль с крутыми вулканическими склонами на горизонте. И уже дышал, волной колыша темную листву, предрассветный ветерок. Воздух, обтекая валуны, поднимался по высоким склонам к облакам и гнал их, степенно открывая пока еще бледную панораму зарождающегося рассвета. Он возвещал конец жуткой ночи, проведенной заблудшим путником в сумрачном лесу. «Представь, – внушала себе Милена, – что и твои тяготы когда-нибудь закончатся».
Навстречу вышла рысь – гибкая, с контрастными пятнами на шкуре и лукавой улыбкой Чеширского кота. Музыка преобразовывала слова в звуки:
– Гм, – подал голос Толл Баррет. – Рысь как-то очень уж на человека похожа. Может, поубавить сходства? Хотя смотри, тебе видней.
– Хорошо, давай убавим, – согласилась Милена, слегка меняя облик животного.
Устало заковылял по воображаемому склону Питерпол, обыкновенный парень в обычной одежде. Солнце понемногу скрадывало своим светом гаснущие утренние звезды. Милена перенесла образ на пейзаж. Путник передвигался по земле, а рядом с ним гибко кружила рысь, к которой готовился присоединиться лев.
Толл Баррет тронул Милену за руку.
– Милена, посмотри, что ты делаешь.
Та открыла глаза. Лапы у льва, ее прекрасного благородного льва, были нелепо и криво обведены жирными световыми контурами, как будто их нарисовал ребенок. Она зажмурилась; умозрительный образ был в полном порядке. «Да что же это такое! Этого не должно быть! Черт, черт, черт!!!»
Милена опомнилась лишь тогда, когда уже трижды грохнула кулаком по пульту. Толл, Питерпол и Сцилла смотрели на нее с тихим ужасом.
Троун все же изыскала способ ее уничтожить. И как легко, как технично! Настраиваясь в резонанс, она просто-напросто посылала свои намеренно искаженные, дилетантские поправки прямо в голограмму. Причем в самом нужном месте. А кто еще мог такое сделать? И кто поверит, что это делает не сама Милена?
– Может, прервемся? – предложил Толл.
Милена снова открыла глаза. А значит, ей теперь опять надо было крутить шеей, дергаться, раскачиваться, как страдающему аутизмом ребенку.
У Сциллы вид был такой, что не передать словами. Нервно крутя на пальцах кольца, она решительным шагом подошла к пульту и, облокотясь на консоль, посмотрела Милене в глаза. Точнее, попыталась взглянуть: зрачков за зеркальными линзами все равно не было видно.
– Милена! Тебе самой все это еще не надоело?
– Нет, – ответила Милена сухо.
– Это огромный по масштабам проект, и он требует профессионального подхода. Если ты не справляешься, то так и скажи. Ты уже сделала все, что могла, но, как видишь, ничего не вышло. – Толл Баррет был менее дипломатичен.
Питерпол уже страдал певческим недугом и потому говорить ничего не стал – уж лучше молчать, чем заикаться и выглядеть посмешищем. Тем не менее глаза у него ясно выражали все, что он сейчас думал.
Милена помолчала, устало смежив веки.
– Попробуем еще раз, – выдавила она с окаменелым лицом. «Сдаться? Ну уж нет». Все тяжело вздохнули.
– Всем привет! – послышался знакомый голос. – Как тут у вас, все нормально?
Голос был натянутым, как готовая лопнуть скрипичная струна. И точно так же все подобралось и натянулось внутри Милены. Затылок словно иголками закололо. Открыв глаза, она обернулась.
В комнате стояла Троун. Цветастая накидка не могла скрыть резких изменений в ее лице. Ввалившиеся глаза, скривившийся рот. Она силилась выдавить улыбку, но натянутые жилы на шее словно тянули губы книзу. Колтуном свалялись неделями не чесанные лохмы, торчащие в стороны или лезущие в глаза. Вот оно, ее истинное обличие. Тоже, видимо, несладко приходится – все это вытворять. Милена лишилась дара речи.
