должны висеть где-нибудь в антикварной лавке или в каком-нибудь шикарном замке. Настолько они были красивы и старинны. Он осторожно открыл дверцу часов, смахнул с циферблата пыль и толкнул маятник.
Неожиданно, даже для него, в механизме часов что-то хрустнуло, потом раздался щелчок, и тяжелый медный маятник качнулся. Скотти удивленно отпрянул. Он никак не ожидал, что часы пойдут от прикосновения его пальцев. Но маятник мерно и неспешно принялся раскачиваться. Витая минутная стрелка, дернувшись, переместилась на одну черточку.
Скотти приподнял рукав своей куртки и взглянул на часы. Потом также осторожно, указательным пальцем он перевел стрелки, установив точное время. Механизм старинных часов продолжал работать. Скрипели пружинки, вращались шестеренки. И только какой-то шелестящий звук, как будто сотня маленьких насекомых переползает внутри, поразил парня. Но он не придал этому звуку никакого значения. Он закрыл дверцу и принялся дальше осматривать дом. Казалось, что здесь уже несколько месяцев никто не жил и даже не заглядывал сюда.
Но в доме, к приятному удивлению Скотти, было все. На полках стояла посуда, целыми были стулья, столы. Огромные кровати застелены и убраны. Только пыль красноречиво говорила о том, что здесь уже давно не ступала нога человека. Что уже давно не прикасалась рука хозяйки к столам, стульям, посуде, ко всему, что заполняло этот странный дом.
На стенах висели головы убитых животных. Их стеклянные глаза, подернутые пылью, внимательно смотрели за Скотти, который неторопливо двигался по комнате.
Покачивались на цепях какие-то сельскохозяйственные приспособления, топоры и пилы стояли у стен, тяжелые кузнечные тиски были прикреплены намертво к массивному верстаку.
— Ну что ж, — сам себе сказал Скотти. — Я думаю, нам здесь будет неплохо. Дрова есть, камин, видимо, работает, так что, если мы его разожжем, здесь будет очень тепло и приятно.
С этими мыслями он вышел на крыльцо. Его друзья, открыв багажник форда, выкладывали на ковер желтых листьев все то, что привезли с собой. Здесь было вино, пиво, банки с консервами, компоты, хлеб, большие тяжелые дыни, скрученные и перетянутые кожаными ремешками спальные мешки.
— Ребята, а здесь и не так плохо, как я себе представлял, — сказал Скотти.
— Ты же расхваливал этот дом, как мог, — откликнулся Эшли.
— Ну знаешь, я даже не подозревал, что тут есть водопровод и ванна, — Скотти похлопал друга по плечу. — Так что, берите все шмотки и тащите в дом. Мы вмиг его обживем. Главное, развести огонь и вытереть пыль, тогда здесь можно будет жить.
Девушки принялись наводить порядок, а ребята взялись колоть дрова и разводить огонь в камине. Труба давно отсырела, и дым никак не хотел идти в нее. Едкое удушье наполняло гостиную. Но вскоре труба немного подсохла, и дым ровной струей потянулся вверх.
Скотти удовлетворенно вздохнул.
— Теперь полный порядок. Нужно только не забывать время от времени подбрасывать дрова.
Эшли сложил возле камина высокий штабель дров прислонил к нему кочергу и, как завороженный, смотрел на огонь, покручивая в руках рукоять тяжелого топора, который он сам не знал зачем притащил в дом.
— Знаешь что, Линда, — обратился он к своей девушке, — когда я смотрю на огонь, мне всегда вспоминается закат. Как будто садится солнце.
Линда пожала плечами и глянула в окно.
— И в самом деле уже закат. Солнце садится за соседний хребет. Мне всегда в детстве было так страшно, когда я смотрела на закат. Мне думалось, что солнце зайдет и больше никогда не вернется, что навсегда настанет ночь и ночь эта будет вечной.
— Да ладно вам философствовать, — подошла к ним Алиса. — Давайте лучше, будем собирать на стол, я уже ужасно проголодалась. Эта дорога, тряска вконец меня измотали.
Все воспрянули. Действительно, каждый в этот момент почувствовал, что ужасно голоден, и что сейчас самое время поужинать.
Девушки быстро нашли в старом комоде хрустящую накрахмаленную скатерть, заслали ею огромный дубовый стол и принялись выставлять на нее уже вымытую посуду и те продукты, которые привезли с собой из города. В центре стола поставили темные бутылки с красным вином. Разложили вилки, ножи, оказавшиеся, как ни странно, тут в достатке и даже в изобилии.
— Слушай, Линда, — спросила Шейла, — а куда пропала Алиса? Ты ее не видела?
— А кто ее знает, может быть, пошла осматривать окрестности. Ведь она приехала сюда рисовать. А не заниматься тем, чем будем заниматься мы с тобой.
Девушки переглянулись. Алиса в это время сидела в комнате напротив старинных часов. У нее на коленях лежала папка для рисования, а в руке — остро отточенный карандаш.
Часы ее поразили, и она решила зарисовать их на память, ведь никогда прежде с такими часами сталкиваться ей не приходилось. И она, как художник, понимала, эти часы действительно произведение искусства, и их обязательно надо увековечить. Качался маятник, неторопливо передвигалась от черточки к черточке витая стрелка.
За окном уже сгустилась ночь, и электрический свет, заливавший выбеленную комнату, казался безжизненным. В золоченом выпуклом маятнике отражалась вся комната, но не такой, какой была на самом деле, изображение было уменьшенным и перевернутым. При каждом взмахе маятника перед Алисой проплывала уменьшенная комната, в которой она сама сидела вниз головой и что-то рисовала в маленькой папке еще меньшим карандашиком.
Алиса и сама не могла ответить себе на вопрос, почему ей вдруг захотелось подойти поближе к этим странным часам и всмотреться в колышущийся маятник. Она отложила папку, подошла и взглянула на блестящий выпуклый металл. Там была она, там было ее лицо, но какое-то странное, непонятно искаженное. Оно напоминало не то видение, не то ужасный сон. Девушка несколько мгновений пристально вглядывалась в свое лицо, качающееся в сверкающем маятнике. Холодок озноба пробежал по ее спине. Она вздрогнула и отпрянула от часов, в которых шелестел невидимый механизм, как ей показалось, шелестело время, медленно просачиваясь в никуда. И тогда в ее голове мелькнула дикая мысль: «Я должна нарисовать их сейчас, и если я не успею нарисовать их до того времени, как минутная стрелка коснется цифры десять, все пропало, все будет кончено. Время уйдет безвозвратно. Я должна успеть нарисовать эти часы. Я должна их нарисовать, пока никто не вошел в комнату. Только я одна, и ни от кого это больше не зависит».
Девушка лихорадочно водила карандашом по бумаге, вслед за острием возникал четкий рисунок черного старинного корпуса часов. Но на рисунке часы получались безжизненными. Маятник неподвижно завис, коснувшись стенки.
И что не делала Алиса, как ни подрисовывала, не удавалось передать движение маятника. Часы были на рисунке мертвыми.
— О черт, — сказала девушка, когда сломался карандаш.
И в это же мгновение она подняла глаза и увидела, что маятник старинных часов застыл у одной из стен в таком положении, как будто чья-то невидимая рука его держала, не давая сдвинуться с места. Маятник завис на самой высокой точке своей амплитуды колебания. Витая минутная стрелка как будто бы прилипла к цифре десять. Было без десяти шесть.
Но, как ни странно, остановившиеся часы начали бить. Они били все громче и громче, все меньше времени оставалось между ударами. Они били больше двенадцати раз.
Оторопевшая Алиса сбилась со счета. За окном зашелестел сухой листвой ветер, ставни ударились в стены, и окно распахнулось. Подхваченные ветром занавески метнулись на улицу и распростерлись там двумя широкими белыми крыльями.
Алиса хотела броситься к окну и закрыть створки, как вдруг почувствовала, что не может подняться. В ее ушах звенел и звенел бой курантов. С преобразившимся от ужаса лицом Алиса что было сил сжала обломок сломанного карандаша. Альбом задрожал на ее коленях, и девушка с ужасом заметила, что лист с изображением часов затрепетал, с треском оторвался и закружил по комнате. А ее рука, помимо ее воли, обломком карандаша принялась водить на белом листе непонятные линии. Линии складывались в странный, ужасающий рисунок. Карандаш прорывал бумагу, оставляя черные глубокие полосы.
