нем – и всё туфта. Не жалко бросить, чтобы туда, в детство, вернуться.
Или – в мир часто повторяющегося сновидения: лес, настоящий, густой, дикий лес, и он, Павел, с коротким мечом в одной руке и маленьким круглым щитом в другой, скользит меж деревьями, и оказывается за спиной врага, непонятного, но заведомо смертельного, и не бьет в спину, потому что это бесчестно, но издает хриплый возглас, и враг поворачивается, занося тяжелое копье, и Павел ловко уклоняется от страшного удара, и его меч рассекает грудь врага слева-сверху направо-вниз.
Любимый эпизод. Вот она, жизнь, настоящая и полноценная.
И еще много разного в этом сне, но все в таком же духе.
Звон в голове усилился.
Подышать надо. Павел встал, двинулся из кабинета – на воздух.
– Палвикч! – раздалось в коридоре. Опять эти нотки истерические…
– Потом, Алла Валентиновна, потом, – отмахнулся он.
На улице жарко, солнце палит, но все лучше, чем в четырех стенах.
Три скамейки напротив ДЭЗа. Никого. Впрочем, нет – на одной, засунув под себя ладони, сидит белобрысый мужик, совсем неприметный. Ладно, две другие свободны.
Мужик посмотрел на Павла. Тот, словно в тумане – и звон в голове стал колокольным, – подошел, сел рядом с белобрысым.
– Здравствуй, брат, – тихо сказал тот. – Ты не гляди на меня: голова будет болеть. У меня вот тоже… гудит…
Павел промолчал.
– Ты, наверное, не понимаешь, – продолжил белобрысый, – но я объясню. Я из леса. – Слово «лес» прозвучало как с большой буквы. – Но рожден здесь. А ты рожден в Лесу. Твое родимое пятно, вот этот полумесяц, сочли дурной приметой. И забрали тебя у родителей, и отнесли сюда, и оставили здесь. А меня, взамен, забрали отсюда и принесли твоим родителям, да будет им вечный покой.
– Что? – хрипло выдохнул Павел.
– Не беспокойся. Они ушли достойно.
«Сумасшедший, – решил Павел. – Или мошенник… что-то ему от меня надо… вот только что? Эх, голова… соображать мешает… Ну да, медиум, гипнотизер, из этой братии. Еще мне не хватало. И чего я к нему подсел? Или это он ко мне? Все путается…»
– Тебе нечего опасаться, – говорил тем временем мужик. Не гладко говорил – запинался, останавливался, перескакивал с одного на другое, подыскивал слова. Может, и правда у него в голове тоже непорядок… гудит… – Тебе нечего опасаться. Я всего лишь хочу понять, как тебе тут живется. Что я потерял, что ты обрел. Что потеряла моя женщина… солнце… Знаешь, об этом… о ней… не люб лю ни с кем, а с тобой можно, потому что ты – это я. Я воин, но воином должен был стать ты. Проклятье, не могу выразить! Мне бы только несколько слов с тобой… недолго, до тысячи не досчитать… потом уйду навсегда…
Господи, подумал Павел.
– Понял тебя, – с трудом произнес он. – Пойдем-ка… брат… ко мне в кабинет, там и обсудим.
Белобрысый вскинул голову, улыбнулся, явно преодолевая себя, но – хорошо улыбнулся, тепло и сказал:
– Я знал, что ты поймешь.
В коридоре опять прозвучало Алкино взвинченное:
– Палвикч!
Павел только махнул рукой.
– Заходи, – сказал он странному гостю. – Садись. Говори.
«Да, пусть посидит. Пусть говорит. Лучше, чтобы чувствовал себя в безопасности. Выжду немного, – прикидывал Павел, – отлучусь на минутку и ментов вызову. А они уж пускай и разбираются – псих это, или аферист какой-нибудь, или не знаю кто».
– Мое имя Радомир, – начал белобрысый. – А твое имя я не разобрал.
– Павел Викторович, – пробормотал директор.
Гость кивнул.
– Теперь слушай.
И он принялся рассказывать совершенно дикую и нелепую историю – смесь слащавой детской сказки с шизофреническим ужастиком.
Одно плохо: Павел то и дело обнаруживал в этом бреде картинки из своего заветного сна.
Телепат не иначе. Опасный человек с дурацким именем и теплой улыбкой. И еще шрам на щеке… Это что-то важное, но в голове звенит и звенит, ну никак не сосредоточиться…
– Погоди, – сказал Павел. – В туалет схожу.
Он выскочил в коридор, быстро добрался до своей персональной кабинки, заперся, достал сотовый, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. В голове немного прояснилось.
«Шрам… Ну конечно же! Я же, – ликуя, сообразил Павел, – видел этого мужика! Точно, пару месяцев назад. Только шрам и запомнился. Тогда тоже с башкой что-то случилось, испугался даже, обследоваться хотел, да так и не собрался».
А кстати, в тот самый день из соседнего дома ребенка украли, а вместо него другого подбросили. До сих пор милиция никаких следов не нашла. Баба там какая-то фигурировала, так она будто сквозь землю провалилась, а про мужика вроде бы никто ничего…
Стоп! А что этот… Радомир-то… ну и имечко… что он молол-то? Его у родителей забрали, куда-то отнесли, а Павла, наоборот, принесли… А Павел-то, между прочим, действительно подкидыш…
Ой-ой-ой.
Павел набрал номер районного ОВД и коротко поговорил с дежурным.
Затем вернулся в кабинет и сказал белобрысому:
– Извини. Ну, теперь продолжай.
– Лучше ты, – попросил Радомир. – Главное я уже сказал, а время на исходе. Поэтому лучше ты. Расскажи о своей жизни, хотя бы коротко.
Что ж, подумал Павел, и то дело – теперь ведь надо время потянуть. И начал неторопливо, основательно рассказывать.
7
Полная луна докатилась по небу до того самого места, на которое указывал Радомир. Пора уходить.
Милена справилась с подступившими слезами. «Не тревожься, – сказал он на прощание, – в крайнем случае встретимся дома».
Но предчувствие говорило о другом. Плохое было предчувствие.
В лесу, в который уже раз, что-то сдавленно ухнуло, словно подтверждая: пропал твой воин.
«Бросил меня, – подумала Милена с внезапным ожесточением. – Выяснить ему что-то захотелось. Поговорить с незнакомым, чужим человеком. И – конец. Ради блажи, ради каприза рискнул – и проиграл. А я теперь – одна. Бросил».
Ах, воин…
Что же делать, о Небо и Лес?
А что делать? – одернула она себя. Яснее ясного, что делать. Сейчас – не ныть, возвращаться в Лес. Ребенка, как положено, передать Мудрейшим. Потом – ждать до утра. А на рассвете – снова к Двери, и через нее, и искать. И будь что будет.
Жизнь разрушается, отчетливо увидела Милена.
Она добралась до Двери и прошла через нее без приключений. Два силуэта выскользнули из-за деревьев. Стражи Леса.
– Старцы отчего-то встревожены, – сообщил Воля. – Златослав приказал встречать вас здесь.
