– А где Радомир? – спросил Яр.
– Не знаю, – мрачно ответила Милена. – Идемте.
Лица Стражей вытянулись, но вопросов не последовало. Порядок тверд: в подобных случаях первыми спрашивают Мудрейшие.
Вот и их шатер. Милена взяла ребенка на руки, ступила внутрь.
Все трое здесь. Все трое смотрят на нее, и лица всех троих печальны.
– Радомир? – тихо спросил Златослав.
Милена отрицательно качнула головой и протянула мальчика старцам.
– Что ж, – сказал Честирад, принимая младенца, – поступим по Закону. Сперва осмотрим дитя, затем передадим его новым родителям, а уж после ты, Милена, поведаешь нам…
Осматривали тщательно, изъянов не обнаружили.
– Ты неизменно на высоте, – проговорил Судибор.
Двое других согласно наклонили головы.
– Пойдешь с нами к Ивору и Квете? – спросил Златослав.
Милена опять покачала головой.
– Тогда жди нас здесь. Вот очаг, вот скамья, вот стол, вот еда и питье. Подкрепи силы и отдохни немного.
Мудрейшие покинули шатер, унося нового жителя Леса. Милена села на скамью и замерла, ни о чем не думая.
Старцы вернулись. Она не знала, сколько времени прошло.
– Теперь говори, – велел Златослав.
Милена обошлась без подробностей. Ни к чему, решила она. Совершили обмен, затем расстались, уловившись встретиться в известном обоим месте неподалеку от Двери. До назначенного часа Радомир не появился. Она вернулась в Лес. Все. Что могло его задержать? Ей неизвестно.
– Возможно, он придет, – сказал Судибор. – У него еще почти целые сутки…
– Возможно, – отозвалась Милена. Голос ее звучал мертво.
– Дурное предчувствие? – осведомился Златослав.
– Да, – призналась она.
– Не спеши оплакивать его, – молвил Честирад.
– И себя… – добавил Златослав. – Подождем. Если хочешь, жди здесь.
– Нет, Мудрейшие, – ответила Милена. – Пойду к себе. А на рассвете отправлюсь на поиски.
Старцы переглянулись.
– Имеешь право, – пробормотал Судибор. – Но это опасно, ты понимаешь?
Милена молча взглянула на них, повернулась и вышла из шатра.
8
Вот-вот наступит рассвет. Милена быстро идет к Двери. Она теперь русоволоса, и нет на ней яркого саронга – джинсы, кроссовки, легкая куртка. Как учил Радомир.
Ночь была бессонной, но Милена не ощущает усталости. И вчерашнего тяжкого предчувствия у нее нет – только лихорадочное возбуждение.
Она проходит. За Дверью ни души.
Только не бегом, напоминает она себе. Не привлекать внимания, быть незаметной. Сейчас пересечь кладбище, затаиться в каком-нибудь глухом дворе, а когда Город, окончательно проснувшись, станет наполняться людьми – слиться с толпой. И прочесывать. Квартал за кварталом.
Не нарваться бы на вчерашнюю Татьяну… Вряд ли опознает, но лучше не рисковать. Как-никак боль матери – все может быть…
И на ту, у которой два месяца назад ребенка увели, – на нее тоже бы не напороться.
«Ах, как же их всех жалко! И какая же сволочная у нас служба!
Прекрати, – приказывает себе Милена, стискивая зубы. – Все это – ради жизни Народа Леса. А главное – тебе сейчас не о том думать нужно».
Боковой выход с кладбища. Петли плохо смазаны, надо калитку придержать, чтобы не скрипела душераздирающе.
Где-то далеко поет петух.
9
Железная решетка, разгораживавшая унылое помещение, казалось, надежно отделяла Радомира от свободы, от Милены, от Леса. Он, однако, почти не сомневался, что еще до рассвета выберется отсюда.
Милиция, надо сказать, сильно разочаровала. Попади эти люди под его начало – половину отправил бы в помощь женщинам, воду из озера таскать или хворост собирать. Да пригрозил бы, что любого, кто по дурости рискнет попроситься обратно, немедленно повесит. А другую половину – действительно повесил бы, безо всяких угроз. Как изменников, вольных или невольных.
Раньше он думал, что эта самая милиция – вроде Стражи Леса: не слишком изощрена, но в общем неплохо обучена, старательна и быстра. Да к тому же и свирепа.
Быстра? Ну-ну, поглядим… Свирепа? Скорее бессмысленно злобна. Старательна, обучена? Да если по-честному, то им и сбор хвороста доверять боязно.
Не вмешайся Павел, сын Виктора, – на самом деле, по рождению, он Радомир, сын Вышезара, а сам Радомир, опять же по рождению, может быть, и есть какой-нибудь Павел… впрочем, об этом лучше сейчас не думать… Словом, если бы не Павел, никогда бы им Радомира не скрутить.
Вошли вдвоем, мешая друг другу. Встали бестолково, в пределах досягаемости. Замешкались. Начали в два голоса нести какую-то чушь о документах.
Радомир, мгновенно все поняв, не стал тратить время на то, что называл «сломать противника силой духа». С удовольствием бы, но – в другой раз… А сейчас он сделал несколько быстрых, слитных, экономных движений. Одному – тому самому, что утром сигареты вымогал, по-прежнему потному и неопрятному, – ткнул, не вставая, пальцем под ребро. Попал, как и полагалось, в узел. Потный без звука повалился на пол, взметнув при падении, неведомо откуда, столб пыли. Радомир немного удивился, но отвлекаться не стал: главное, что мимолетный его знакомец на некоторое время отключился.
Пыль все еще продолжала подниматься, когда Радомир, взмыв со стула, достал второго. Носком кроссовки под коленную чашечку – это очень больно. Противник издал душераздирающий вопль и рухнул. «Не мне одному хромать», – мелькнуло в голове воина.
А вот от грузного хозяина кабинета он такой прыти не ожидал. И среагировать на удар ребром ладони пониже уха не успел. Теряя сознание, оценил: не врал Павел про свои приютские, уличные и боевые навыки…
Очнулся в раскаленном железном чреве самодвижущейся повозки. Руки были скованы, лицо разбито, боль пульсировала в голове и в боку. Впрочем, боль Радомир сразу загнал на дальний край сознания. Не привыкать.
Вскоре приехали. Пленника грубо выволокли из фургона, пинками затолкали в здание, вот в это скучное помещение. Грубо и небрежно обыскали, приступили к допросу – с криками, угрозами, грязной бранью. Он молчал. «Запираемся, значит, – процедил немолодой мужчина, бывший тут, очевидно, начальником. – И документов никаких. Ладно, ребята, проведите-ка воспитательную работу. А то как на сотрудников при исполнении нападать, так это да, а как отвечать, так нет. Давайте, а протокол уж после. Смотрите только не переусердствуйте. Псих он, скорее всего… Отвечай потом…»
Загнали сюда, за решетку, повалили на пол, принялись бить – сначала втроем, затем присоединился
