На борту эсминца царило смятение. Люди толпились у орудий, которые «смотрели» в сторону носа и кормы, зато наше орудие было обращено на мостик эсминца, а находились мы на расстоянии 50 ярдов. Корабли покачивались на волнах, дуло орудия поднималось и опускалось в такт движению. Ухмыляющиеся артиллеристы пребывали в полной боевой готовности.
Я перегнулся через борт и заговорил на самом лучшем французском, на который был способен. И что весьма кстати – громкоговоритель функционировал исправно, этим он нас радовал нечасто.
– Pardon, messieurs. Je vous prie de ne pas toucher un de vos canons, et je desire que vous arretez votre vaisseau tout suite. Je vais vous rapporter a mon Amiral et peutetre qu'il me demandera de vous prendre au contraband control.[3]
Это была самая длинная фраза, когда-либо произнесенная мною на языке Мольера.
Пока ответа не было. Я видел, что на мостике корабля-нарушителя идет жаркий спор. Но шум под кормой все-таки постепенно стих. Корабль остановился. Мы просемафорили «стой» конвою. Он тоже остановился.
Я передал сообщение в Гибралтар: «Перехвачен контрминоносец „Ле Мален“ за пределами территориальных вод. Прошу немедленной помощи для проведения досмотра».
Ответ не заставил себя ждать. Нам предписывалось ждать инструкций и прибытия эсминца для особых поручений.
Мы стали ждать. Спустя полчаса со стороны Гибралтара показался эсминец. Он был похож на человека, обозленного тем, что его раньше обычного подняли с постели. Сердито пыхтя клубами черного дыма, вырывавшимися сначала из одной трубы, потом из другой, он бодро шел к нам, а от его высокого форштевня в стороны разбегались волны, напоминая расправленные крылья.
Замигала сигнальная лампа: «Я контролирую ситуацию. Вы не должны, повторяю, не должны предпринимать никаких враждебных действий».
Ну, нет так нет. Мы вернулись в Гибралтар. Той же ночью кто-то где-то очнулся от спячки и осознал, что эти суда везли 9 миллионов фунтов польского золота, которое было оставлено в Дакаре после падения Франции. Золото находилось на пути в Германию. Последовал приказ любой ценой перехватить груз, но было уже слишком поздно. «Ле Мален» и его подопечные скрылись в направлении Орана, и больше их никто не видел. Мы уже находились на пути в Англию в качестве дополнительного корабля эскорта быстроходного конвоя и не принимали участия в погоне. Больше никогда в жизни мне не приходилось находиться так близко от золота.
Обратный путь прошел без происшествий. Мы прибыли домой и нашли свою группу в полной готовности выйти в море. Получив топливо, мы присоединились к своим. Еще на подходе к Лондондерри мне сообщили, что на «Вербену» назначен старший помощник и еще один офицер вместо Петтифера. Когда они прибудут, моя команда станет действительно сильной.
Наконец-то мы вошли в группу В-12. Этот факт не мог не радовать. Теперь мы все говорили на одном языке и чувствовали себя частью команды, а не пришлыми чужаками. Я хорошо знал нашего старшего офицера, а он доверял мне и не дергал зря. Я совершенно искренне считал его лучшим старшим офицером конвоев флота Западных Подходов. Естественно, и группа у него могла быть только самая лучшая. Думаю, будет не лишним упомянуть, что офицеры всех западных эскортных групп, или почти всех, думали то же самое о своих старших офицерах. Я хочу сказать, что очень разные люди на самых разных кораблях были объединены командным духом, и ни ураганный ветер, ни ненастная погода, ни противник не могли разрушить эту общность. Между кораблями не существовало никакого неравенства. Кроме того, я считаю, коммандер Говард-Джонстон (сейчас он контр-адмирал КД Говард-Джонстон, кавалер креста «За выдающиеся заслуги» и ордена «За безупречную службу»), старший офицер группы В-12, был непревзойденным мастером тактики. В страшные месяцы лета 1941 года мы проводили конвой за конвоем, не потеряв ни одного судна, пока они находились под нашей защитой. Это правда, что мы потопили всего лишь одну немецкую подводную лодку, но, как сказал наш командир: «Наше дело – доставить домой торговые суда. На этой стадии войны топить врага – задача второстепенная. Наше время придет позже».
Я уверен, что правота коммандера Говарда-Джонстона была совершенно очевидна до тех пор, пока мы не усовершенствовали радарную аппаратуру. И пусть слава удачливых охотников досталась другим эскортным группам. Зато В-12 обеспечивала завоз в страну продовольствия.
К сожалению, когда группой В-12 была уничтожена немецкая подводная лодка «U-651», «Вербена» стояла на очистке паровых котлов. Подлодка пересекла курс конвоя средь бела дня. Она не атаковала, но сама была атакована «Малколмом». Корабль дал один залп, после чего его противник ушел под воду и оказался под конвоем. Когда же конвой прошел, немецкая подводная лодка была встречена уже группой охотников, куда вошли «Малколм», «Фиалка», «Арабис», «Вероника» и «Симитар». Когда лодка показалась на поверхности, начался настоящий ад – все имевшиеся в наличии орудия открыли огонь. Представляет интерес заявление старшего механика подлодки, покинувшего ее последним, о том, что орудийный огонь не причинил никакого вреда прочному корпусу. Для качественно изготовленных прочных корпусов немецких подводных лодок снаряды наших четырехдюймовок не представляли опасности. Они могли слегка испортить внешний вид, но не наносили серьезных повреждений.
Достижения группы коммандера Говарда-Джонстона были еще более очевидны, потому что в тот период мы работали на Хвальфьорде в Исландии и эскортировали конвои, идущие в обе стороны, на отрезке между 20-м и 40-м градусами западной долготы. Этот участок, расположенный посредине океана, был самым опасным для конвоев и считался самым продуктивным для подлодок. Мы не могли даже рассчитывать на помощь авиации. Насколько мне известно, в Гренландии было несколько «каталин», но из-за постоянной нелетной погоды мы их почти не видели. Неудивительно, что «добрый бог» конвоев коммандер Говард- Джонстон вскоре был переведен от нас в адмиралтейство.
В середине мая группа стояла в Хвальфьорде. В один из дней я заметил, как к борту подошел и поднялся на палубу высокий улыбающийся офицер. В его слегка небрежной манере поведения было что-то привлекшее мое внимание, и я вышел встретить гостя. Его улыбка стала еще шире. В моей памяти уже стерлись черты лица Джека Хантера, но его улыбку забыть невозможно. Чем тяжелее обстановка, тем лучезарнее становилась его знаменитая улыбка. Он отдал честь и сообщил:
– Лейтенант Хантер. Прибыл для дальнейшего прохождения службы, сэр.
И я моментально понял, что мне, да и всем нам, здорово повезло. Это был опытный, уверенный в себе офицер.
Хантер был шотландцем из дивизиона КВДР Восточной Шотландии. Он был в отличной физической форме, словно форвард команды регби, имел приятный голос профессионального барристера и искрящееся, всегда плещущее через край чувство юмора. В мирной жизни он был скромным присяжным стряпчим. Если же чувство юмора заводило его слишком далеко, природное обаяние всегда помогало выпутаться из неприятной ситуации. Там, где оказывалась бессильной логика, на помощь приходила обезоруживающая улыбка. Команду он покорил с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь. Даже сейчас я не могу думать о нем без улыбки. Как с откровенной завистью сказал один из наших капитанов: «Везет же вам, вербенцам. Имея старпомом барристера, вам и убийство сойдет с рук».
Самым важным из этого высказывания было слово «вербенцы». Мы перестали быть офицерами, старшинами и матросами. Все мы стали одной большой сплоченной командой – вербенцами. Эта новая, но вполне сформировавшаяся общность людей была вкладом Джека Хантера в общее дело. Он послужил своего рода катализатором, который помог сплавить отдельные части в единое целое. И с тех пор, если что-то задевало одного из нас, это в той или иной степени чувствовали все. Ощущение своего единства с вербенцами приносило мне огромное удовлетворение. Когда я покинул «Вербену», ничего подобного мне больше не приходилось испытывать до тех пор, пока совсем другой старший помощник не сотворил такого же чуда на эсминце «Горец».
Офицер, командующий даже таким маленьким кораблем, как «Вербена», – человек волею обстоятельств одинокий. Другие офицеры и матросы полагают, что он знает намного больше их (и куда больше, чем в действительности) о планах на будущее. Ему приходится постоянно следить за тем, как бы не сболтнуть чего-то лишнего. Он является гарантом общей дисциплины, последней высшей инстанцией при решении судьбы нарушителей и просителей, поэтому его всегда подозревают в тиранических наклонностях. Офицеры, чувствуя, что его «высокое» положение может их стеснить, помешать легкомысленному времяпрепровождению, всячески дают понять, что его компания во внеслужебные часы нежелательна.
