— Моя жена.
— Почему?
— Черт возьми, я растянул запястье и носил гипс. Я не мог ни печатать, ни писать, пришлось диктовать ей.
— Вы хотите сказать, что ввели ее в курс дела?
— Послушай, Эйнштейн, ее проинформировали ваши парни. Вы попросили меня привезти ее сюда и беседовали с ней. Помните? Разве вы не читаете свои собственные (непристойность) досье? Она с малых лет в партии, она работала в Москве на Коминтерн, и без ее знаний я не смог бы делать то, что делаю. К тому же этот список ей ни о чем не говорит.
По случаю шестидесятилетия Джека пятнадцатого апреля 1967 года Международный отдел давал в его честь торжественный обед, и по его просьбе пригласили Казакова. Во время торжества Джек представил Казакова своим друзьям Борису (Пономареву), Михаилу (Суслову) и Николаю (Мостовцу). Казаков видел, как самые влиятельные люди Советского Союза поздравляют Джека, и слышал, как они поднимают за него восторженные тосты.
Одним телефонным звонком эти люди могли повысить его в должности и отправить обратно в Соединенные Штаты, куда он мечтал отвезти жену и детей, или уничтожить его и довести до нищеты его семью. Что было делать Казакову? Рискнуть и попытаться им противодействовать, представив свою точку зрения? Признать, что, хотя у него нет никаких доказательств, он подозревает их дорогого американского друга в том, что тот американский шпион и все время их дурачил?
После того как Пономарев произнес целую речь о Джеке, Казаков поднялся и зааплодировал вместе с остальными. В конце вечера он пожелал Джеку удачи и улыбнулся. Джеку показалось, что его улыбка означала: «Сейчас ты победил. Но я все знаю».
Возможно, Джек ошибался. Но он твердо решил:
«Я больше сюда не вернусь».
10. Большие дела возобновляются
Допрос Джека в Москве одновременно и встревожил и заинтриговал Берлинсона, Лэнтри, Бойла и Морриса. Джек никогда не был трусом и, насколько им было известно, никогда не лгал ФБР или своему брату. Он был абсолютно уверен, что КГБ его подозревает, что спасло его только покровительство Международного отдела, и до сих пор — что для него совсем не характерно — был очень напуган.
То, что Джек передал КГБ вместе с микрофильмом вместо печатного текста записку Лэнтри, было несомненной ошибкой и могло вызвать множество вопросов. Но Джек так правдоподобно объяснил этот инцидент, что его спросили о нем только раз. Что же тогда вызвало беспрецедентный допрос, длившийся пять дней? Обзор радиограмм и контактов с КГБ в Нью-Йорке за последние шесть месяцев не дал и намека на ответ.
Лэнтри предложил многообещающую версию, но подчеркнул, что это всего лишь теория. Похоже, Казаков был в КГБ восходящей звездой, иначе его бы не назначили наблюдать за «Морат», куда были втянуты все советские лидеры, начиная с Брежнева. Может быть, он просто хотел ознакомиться с подробностями операции, чтобы лучше делать свое дело, и, если понадобится, продемонстрировать Кремлю свое знание дела? Джек осознавал свою вину и был сильно взволнован. Возможно, это помешало ему правильно истолковать истинную цель вопросов.
— Надеюсь, ты прав. Это вполне вероятно, — согласился Моррис. — В любом случае в ближайшее время нужно очень внимательно следить за Гэсом.
Русские связывались с Холлом в основном через Джека и Морриса. Они не хотели вступать с ним в контакт в Соединенных Штатах, чтобы не давать антикоммунистам возможности для обвинений, что он фактически марионетка в их руках. Но Моррис верил, что если бы русские когда-нибудь заподозрили их в шпионаже в пользу США, то советский представитель в Организации Объединенных Наций или в Вашингтоне предупредил бы Холла, а тот, не умевший хитрить, сразу заметно изменил бы свое поведение. Если бы он перестал использовать Джека в качестве мальчика на побегушках, просить денег или звонить Моррису, если бы отправился в ООН или Вашингтон, а потом созвал экстренное совещание руководства партии, это свидетельствовало бы о начале неприятностей.
Для подобных суждений Холл повода не давал. Более того, он сообщил Джеку, что ФБР явно установило подслушивающую аппаратуру в партийных офисах по всей стране, и приказал ему нанять специалиста, чтобы найти электронные устройства. Джек, в свою очередь, нашел частного детектива и составил для него список объектов проверки. Предупрежденное о том, когда детектив будет проверять каждый офис, ФБР сняло все «жучки» и установило их снова после того, как тот закончил осмотр.
Джек доложил:
— Все чисто, Гэс.
Холл также спрашивал у Джека совета, как быть с уволенным из ФБР агентом, который, обозленный отставкой, обратился к партии с предложением выдать секреты ФБР. Джеку не пришлось изображать беспокойство, потому что он и так очень встревожился. Но думал он, как всегда, быстро. И сказал, что это предложение — явная провокация ФБР, попытка поймать Холла в ловушку. Если он примет секретную информацию, ФБР арестует его за шпионаж. После этого Холл велел бывшему агенту убираться ко всем чертям.
Другой добрый знак появился в июне 1967 года — после того, как отметка мелом вызвала Джека тем же вечером на срочную встречу со связным из КГБ. Офицер КГБ передал ему копию речи советского премьера Косыгина, которую тот планировал произнести в ООН, о только что закончившейся семидневной арабо-израильской войне. Речь содержала восхваление советских действий и открытое обличение американской политики на Ближнем Востоке. Русские хотели, чтобы Холл изучил речь заранее и мог определить, какую позицию занять американской компартии по отношению к войне.
Получив текст, Государственный департамент и американский посол Артур Голдберг еще до выступления Косыгина подготовили убийственные контраргументы, Голдберг сказал ФБР, что даже приблизительное ознакомление с косыгинской речью было чрезвычайно ценным:
— Не знаю, где вы его достали, но если добудете еще что-нибудь подобное, пришлите мне экземпляр.
Очевидно, Кремль все еще доверял «Морат». Какие бы Казаков ни питал подозрения, КГБ не мог или не хотел развивать эту тему, и этот промах прекрасно иллюстрировал уязвимость русских, которой так долго пользовалось ФБР. КГБ отвечал за проведение операции и сопутствующих процедур, но не контролировал политику, управляющую всей операцией.
Политбюро, Центральный Комитет и Международный отдел полностью диктовали общую линию поведения, содержание посланий, сколько денег должна получить американская компартия, когда Моррис приедет в Москву. А когда он приезжал, он беседовал в основном с членами Политбюро, Центрального Комитета и Международного отдела, а с сотрудниками КГБ — только по их приказу или же в своих интересах.
После субботнего обмена денег на микрофильм в пригороде Нью-Йорка, используя шифр и код, переданный КГБ Джеку, ФБР послало в Москву сообщение от его имени. Оно выглядело вполне обычным и сообщало: «Эйбл Киту. Получил триста пар ботинок шестого апреля. Весна». «Эйбл Киту» означало в Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза; «триста пар ботинок» — триста тысяч долларов; «шестого апреля» значило третье апреля (в сообщениях к настоящей дате прибавляли три дня); «Весна» означала Джека. Отсутствие прочих слов подтверждало, что обмен произошел без инцидентов и что Джек спокойно прибыл домой с деньгами.
Установленный порядок о многом говорил команде «Соло». Джек и Моррис посылали отчеты прямо в Центральный Комитет, а не в КГБ. Центральный Комитет просил их проверять, исполняет ли КГБ его приказы и не присваивает ли кто-нибудь наличность. Советские лидеры невольно поставили Джека, Морриса и их команду из ФБР над КГБ, сохранив власть над операцией, но отказавшись от ответственности.
