Однако Моррис предупреждал, что в любое время может произойти быстрый и необратимый разрыв. Увидев Джека в дружеских объятиях своих начальников, Казаков отступил. Если он что-то и подозревал, то у него не было доказательств, и он испугался, что без них ничего не выйдет. Но если в результате какой- нибудь утечки в Вашингтоне или неудачи с документами в Москве КГБ получит нужные доказательства, покровительство советских правителей не спасет ни Морриса, ни Джека. Наоборот, руководство постарается отомстить им обоим.
Между октябрем 1967 года и июнем 1968-го Моррис четыре раза ездил в страны советского блока и связывался не только с лидерами Советского Союза, но и с коммунистическими лидерами Северного Вьетнама, Чехословакии и Венгрии. Он доложил, что вьетнамцы, как обычно, решительно настроены на продолжение военных действий, а Советы втягивают все коммунистические партии Западного полушария в кампанию с целью вынудить США уйти из Вьетнама. Он также привез с собой семь тысяч футов фильма, показывавшего взятый в плен экипаж американского военного корабля «Пуэбло», который был захвачен Северной Кореей в открытом море.
В Москве Пономарев проявил заботу о безопасности Морриса и Джека и продолжал заботиться о защите «Морат». Он сказал, что Моррис должен продолжать лично общаться с руководителями иностранных партий и присутствовать на международных коммунистических совещаниях в качестве секретного представителя. Тем не менее в Соединенных Штатах русские намеревались использовать «Морат» «только в секретных, срочных и нелегальных случаях».
Вскоре после возвращения Морриса из Москвы, двадцать девятого июня 1968 года, связник Джека из КГБ, Владимир Александрович Чачакин, подал Джеку сигнал с вызовом на срочную встречу. Русские хотели поставить Холла с Моррисом в известность, что политическая ситуация в Чехословакии быстро ухудшается и скоро можно ожидать неприятностей. Относительно чешского руководства во главе с Александром Дубчеком Чачакин зло бросил:
— Если эти ревизионисты не угомонятся, придется что-то делать.
За следующие десять дней Чачакин дважды вызывал Джека, чтобы сообщить ему, что советские усилия урезонить чехов и убедить их вернуться в лоно партийного единомыслия, по определению Москвы, провалились. Все сказанное Чачакиным говорило Джеку и Моррису, что Союз собирается принимать против Чехословакии меры. Соответственно Берлинсон уведомил центральное управление, что, вероятно, надвигается «советское вторжение в Чехословакию».
В это время распространением материалов, добытых «Соло», руководил заместитель директора Уильям Салливан, который посчитал доклад слишком неопределенным и туманным для представления в Белый Дом, Государственный департамент, ЦРУ и куда бы то ни было еще. После того как в августе 1968 года советские танки вошли в Прагу, Нью-Йорк и Чикаго горячо возмущались неспособностью штаб- квартиры воспользоваться жизненно важными разведданными, которые США могли бы использовать, чтобы предотвратить вторжение. Руководство неубедительно возразило:
— Вы не сказали, как и когда.
Когда вторжение началось, Центральный Комитет послал Джеку сообщение для Холла, призывая его и американскую компартию оказать поддержку советской интервенции. Если бы Советы поставили вне закона выпечку хлеба или сексуальные отношения между мужем и женой, Холл бы их поддержал. Но ему нужно было знать, что говорить и как оправдывать деяния, совершенно непростительные в глазах многих людей на Западе, включая западных коммунистов. Чтобы толком все выяснить, двадцать третьего августа, спустя всего два дня после вторжения, Холл отправил Морриса в Москву.
Когда Моррис прибыл в Москву, Пономарев был на совещании с представителями чешского режима, недавно установленного в Праге с помощью танков и штыков. В ожидании его Моррис совещался с Михаилом Полоником, преемником Казакова в качестве московского руководителя «Морат». Полоник говорил с ним вежливо и уважительно, на великолепном английском, и спросил, может ли он рекомендовать какие- либо изменения в проведении операции и нет ли у него каких-нибудь жалоб по поводу действий «нью- йоркских товарищей» (из КГБ). Моррис увидел подходящую возможность и решил ею воспользоваться.
Жалоб у него не было; напротив, он восхищался людьми, оставлявшими своих жен и детей по ночам и на выходные, чтобы делать свое дело и рисковать жизнью. Его восхищали те, кто по долгу службы выходил на связь, кто корпел над шифровками, работал по ночам и выходным ради обслуживания «Морат». Моррис отвечает за деньги, и потому ему знакомы все опасности, связанные с передачей наличности. Все всегда проходит гладко, и он мог припомнить только один случай, и то связанный с тем, что в Нью-Йорке шел снег, из-за гололеда загородные дороги стали совершенно непроезжими, и «нью-йоркские товарищи» не смогли передать деньги по намеченному плану. Радиограммы всегда передавались, как планировалось. Что касается методов работы, он, конечно, не так квалифицирован в этом вопросе, как Полоник и его товарищи, чтобы судить, — до сих пор они работали безупречно, — но спросит Джека. И о Джеке: иногда тот бывает с вашими товарищами груб, даже нагл. Но тут он совсем не виноват. Он просто выплескивает накопившееся раздражение. Не забывайте: он постоянно рискует погубить жену, детей и себя самого.
Полоник вежливо прервал его и сказал, что все понимают, под каким давлением работает Джек, и считают его очень способным и преданным товарищем. Полоник поблагодарил Морриса за его оценку «нью-йоркских товарищей» и намекнул, что полезно было бы донести ее до наперсников Морриса, то есть членов Политбюро.
Последний проект официального документа, закладывающего основы совместных намерений и действий между новым чехословацким режимом и Советским Союзом, был завершен двадцать шестого августа. Через час после этого Пономарев принял Морриса. Он казался серым, изможденным, нуждался в отдыхе, но все же был рад видеть старого друга, человека, которому действительно мог доверять. И говорил честно и откровенно.
Советы сожалели о необходимости вторжения в Чехословакию, но у них не было выбора. «Ревизионистская» политика Дубчека, его «социализм с человеческим лицом» были подобны раковой опухоли, которая, если ее не удалить, будет расти и распространяться по всей Восточной Европе и даже в Советском Союзе. Она могла бы беспрепятственно вывести Чехословакию из системы Варшавского Договора и внести раскол в международное коммунистическое движение. Пономарев признал, что вторжение «вызвало напряжение в контактах с некоторыми партиями» в Западной Европе, и спросил, могут ли Советы рассчитывать на «солидарность» американской компартии.
Моррис заверил его, что могут — под руководством Холла партия была дисциплинированной и надежной. Несколько дилетантов и позеров могут испортить эту картину, но они ничего не значат.
— Каково в целом отношение к этому в Соединенных Штатах? — спросил Пономарев.
Моррис мог бы сказать: «Вероятно, вы сделали все возможное, чтобы следующим президентом стал Ричард Никсон. Определенно, вы обеспечили Пентагону многие миллиарды дополнительных ассигнований; вы утвердили в умах ультралевых китайцев убеждение, что Советский Союз просто еще одна империалистическая шовинистская держава».
Но Моррис был не вправе давать русским информацию, если только это не служило определенным американским интересам. Поэтому он просто ответил:
— Отношение отнюдь не благосклонное.
Потом они перешли к вопросу Холла о том, какой должна быть позиция компартии в отношении Чехословакии. Это был затруднительный вопрос, и Пономарев быстро его закрыл. Ответ гласил: германские реваншисты, с молчаливого согласия Североатлантического блока (НАТО) и ЦРУ, с помощью Дубчека, сознательно или нет, игравшего роль лидера, пытались организовать контрреволюцию. Ближайшие соседи Чехословакии разоблачили заговор и призвали Советский Союз присоединиться к ним и спасти чешский народ от империалистической агрессии.
Моррис знал, что для многих американцев, которые обращают хоть какое-то внимание на политику, такое объяснение просто покажет, что русские — прирожденные лгуны, и к тому же опасные. Месяц спустя после разговора с Пономаревым он обнаружил, что советское оправдание вторжения было болезненно воспринято и коммунистами Западной Европы.
Тридцатого сентября Моррис отправился в Будапешт в качестве секретного представителя на встречу лидеров европейских партий, планировавших грандиозную мировую конференцию. Такие локальные подготовительные совещания были важны для Советов, которые хотели гарантировать результат главного мероприятия. Но между собой делегаты говорили в основном о Чехословакии, и впервые Моррис заметил
