Бойл ответил:
— 58-й действительно коммунист, фактически член Политбюро. Ему приходится думать и говорить, как коммунисту. А что еще остается делать? Пойти в посольство, набрать оркестр флейтистов и барабанщиков, развернуть американский флаг и отправиться в Кремль, распевая «Янки Дудль» и разыгрывая Джона Уэйна?
Результатом этих слов явился визит специального агента Дика Хелда в офис Бойла — «пещеру снов». Хелду стало ясно, что работавший в одиночку Бойл пребывает в состоянии постоянного стресса, и все это очень серьезно.
— Но вы не помогаете ни себе, ни 58-му, когда выставляете людей из штаб-квартиры идиотами.
Бойл пообещал впредь удерживаться от сарказма, и к лету 1977 года отношения с Вашингтоном стали более сердечными. ФБР направило в штаб-квартиру агента Майкла Стейнбека, чтобы тот решал административные вопросы и осуществлял ежедневную связь между Чикаго и Нью-Йорком. Он часто беседовал с Бойлом по закрытой связи, которая кодировала слова на одном конце провода и расшифровывала их на другом.
Несмотря на закрытость линии, они старались говорить иносказательно или на особом жаргоне. В августе Бойл спросил, не улучшилась ли погода, на что Стейнбек ответил отрицательно.
— Вам не кажется, что летать пока опасно?
— Мы пытаемся решить эту проблему.
В СССР планировали широкое празднование шестидесятилетия Октябрьской революции, Морриса ждали в гости, и Гэса Холла тоже. Бойл хотел знать, рискнет ли ФБР на очередную миссию.
В октябре Стейнбек позвонил ему.
— Говорят из Чикаго. Выбирайте любую игру, мы вас поддержим.
Иными словами, ФБР готов рискнуть, но решать должен 58-й. На карту поставлена его жизнь.
20 октября 1977 года по секретной линии Бойл передал Стейнбеку:
— Мы решили включиться в игру.
На следующий день Моррис с Евой вылетели в Москву.
Их сразу же поместили в партийную гостиницу, так что Моррис мог более непринужденно общаться с иностранными партийными лидерами, прибывшими на торжества. Несмотря на сложности протокола в связи с присутствием множества сановников, Советы умудрились окружить Еву и Элизабет Холл целой свитой женщин и даже организовали для них чаепитие с первой женщиной-космонавтом. Еве она показалась застенчивой и славной.
В отеле Моррис встретился с Фиделем Кастро, который тепло приветствовал его и настоял, чтобы они с Евой пришли на обед в кубинское посольство.
Кастро сказал, что будут еще гости — испанская пара, и рекомендовал Моррису не брать русского переводчика, так как все будут говорить по-английски. Кастро оказался радушным хозяином, особенно по отношению к Еве. Она вспоминала:
«Он много знал о Соединенных Штатах и очень интересовался нашей компартией. Он язвил по поводу русских, и мне показалось, что он их не любит, ведь он не пригласил никого из них на обед. Там подавали прекрасные бифштексы — редкость в Москве. После обеда Кастро лично разлил коньяк и спросил у меня разрешения закурить сигару. Вечер был приятным, но Кастро все говорил и говорил, и мне показалось, что мы никогда оттуда не выйдем».
Больше всего Еве запомнился Брежнев на официальном приеме. Два человека буквально держали его под руки; лицо его было бледным, глаза — стеклянными, говорил он с трудом. Глава Советского Союза производил впечатление человека в коме, и Ева подумала: «Ему не оправиться».
На протяжении всех четырех недель визита Советы были, как всегда, радушны и приветливы. Они собрали лидеров южноамериканских стран на тайное обсуждение того, как лучше координировать действия коммунистов в Западном полушарии, и пригласили на эти переговоры Морриса. Пономарев сказал, что, несмотря на скудные запасы валюты, СССР собирается в 1978 году дать американской компартии 2,1 миллиона долларов, и попросил Морриса назвать кандидатов из Америки для Ленинской школы. Моррис не виделся с Брежневым, кроме как на приеме, но Пономарев дал в честь Морриса прощальный завтрак, где были многие из его старых знакомых.
Ева с Моррисом отправились домой в середине ноября 1977 года. Они летели из Москвы в Прагу. За двадцать минут до посадки в Праге к ним подошел один из пилотов «Аэрофлота»: по приказу свыше они должны немедленно вернуться в Москву. Багаж брать из самолета не разрешалось. Пока самолет стоял на заправке в пражском аэропорту, удалось поговорить с ожидавшей их чешской делегацией. Двое товарищей будут их сопровождать и проследят, чтобы они не опоздали на обратный рейс.
Моррис с Евой переглянулись и взялись за руки. «Нас разоблачили, мы должны умереть…»
На обратном пути в Москву они держались за руки, целовали друг друга в щеки, клялись в любви и вспоминали прожитые годы. Ева старалась казаться веселой и даже умудрилась заставить Морриса рассмеяться, напомнив про визит на конный завод в Польше — у Гэса Холла родилась идея продавать конину на бифштексы и создать сеть коммунистических закусочных, продающих «гэсбургеры». Она пыталась держаться с оптимизмом:
— Уолт, Джон и Джим нас вытащат.
Моррис ответил:
— Послушай, меня никто не сможет вытащить, но у тебя есть шанс. Я скажу, что ты ничего не знала, что ты просто верная жена, которая делала то, что ей скажут. Не знаю, насколько они осведомлены. Если тебе покажут фотографии Уолта, Джона или еще кого-нибудь из ФБР, кого ты видела, ты должна сказать: «Да, я видела его несколько раз. Моррис говорил, что это член партии». Ты невиновна, держись за это до последнего, что бы ни случилось.
Перед тем как спуститься по трапу самолета в пригороде Москвы, они обнялись, как им казалось, в последний раз.
Ева полагала, что в аэровокзале на нее наденут наручники или просто утащат прочь. Но вместо этого там появились нарядные дети с букетами, и вперед с приветствиями выступил Николай Мостовец, начальник североамериканского сектора Международного отдела. Мостовец извинился за прерванный полет и объяснил, что Холл уже на пути в Москву и что именно он настоял, чтобы с ним вместе присутствовал Моррис.
Моррис прежде никогда не сообщал в СССР о своей болезни или недомоганиях, но ему не удалось скрыть усталость, проступившую у него на лице; поэтому во время повторного визита его старались особо не загружать. Пономарев сказал Холлу, что здоровье Морриса очень ценно для партии и потому ему рекомендовано не посещать официальные приемы. Пономарев дал Моррису номер телефона, по которому его можно было найти днем и ночью, и просил звонить, когда потребуется.
И все же каждый день Моррис со страхом думал о том, что может произойти в Вашингтоне, и страдал от аритмии и болей в спине. Только 20 ноября, увидев на таможенном контроле в Бостоне фигуру Бойла, он ощутил, как внутреннее напряжение спадает.
Директор ФБР Кларенс Келли, уже сложив с себя полномочия по ежедневному контролю «Соло», продолжал внимательно наблюдать за операцией и немало восхищался Моррисом и Евой, даже не будучи с ними знакомым. 13 января 1978 года, в ходе одного из последних официальных мероприятий перед своей отставкой, Келли приехал в Чикаго, чтобы лично поблагодарить Морриса и Еву от имени ФБР и Соединенных Штатов. Его очевидная искренность и то, что сам он ничего от поездки не выгадывал, тронули Морриса. С интервалом всего в несколько месяцев его лично потрудились приветствовать председатель КГБ и директор ФБР.
В марте Стейнбек встревожил Бойла и Лэнтри. Комиссии Конгресса в поисках незаконных операций продолжали добиваться доступа к досье ФБР, и, для того чтобы комиссия не нащупала данных по операции «Соло», Стейнбек рассказал о ней трем конгрессменам. Те поклялись молчать, но теперь об операции стало известно по крайней мере десятерым людям с Капитолийского холма.
В апреле «Нью-Йорк тайме» опубликовала колонку с фактами, которые хотя и не компрометировали «Соло», однако могли исходить только от знающих о ней людей. Посвященный в ход операции специальный агент из Нью-Йорка находился под следствием в министерстве юстиции, и Лэнтри предположил, что в газетной колонке содержалось его замаскированное предупреждение — «отстаньте от меня, не то последует
