том, что мы называем мнительностью и какова эта доза. Постоянная мнительность затуманивает взгляд, рассеивает твое внимание, заставляет тебя озираться по сторонам вместо того, чтобы сосредоточить все свое внимание в том направлении, где таится реальная опасность. В мнительном иные склонны видеть человека предельно осторожного, неуязвимого; в действительности же мнительный человек — это наполовину взятая крепость, ибо она изнутри деморализована.
Погасив в хрустальной пепельнице сигарету, встаю с кресла и без лишнего шума начинаю приводить в порядок свой туалет.
Да, важна не столько внимательность, сколько проницательность, надо уметь видеть и слышать, впитывать в себя всю имеющуюся в наличии информацию, в том числе и ложную, пусть только мозг твой, напрягшись как следует, тщательно, ничего не упустив, обработает ее. Сеймур прав: ложь через посредство содержащихся в ней неверных сведений часто может выложить тебе немало довольно точных данных, которые от тебя пытаются скрыть. Позвольте человеку в течение получаса свободно врать, и он непременно что-нибудь выдаст из того, что так старается припрятать. Вот почему болтуны опасны сами для себя и для своих товарищей даже в тех случаях, когда лгут.
Так что я вслушиваюсь во все, что можно слышать, всматриваюсь во все, что можно видеть, и даже сам готов на маленькие безумства ради учтивости. И вот слух мой уже улавливает какой-то незначительный диссонанс в игре этого в целом стройного квинтета. Что-то не клеится в отношениях между Сеймуром, с одной стороны, и Хиггинсом и Берри — с другой. Что-то не клеится в еще большей мере между Сеймуром и Дороти. И хотя диссонанс порой вызывает у человека раздражение, на меня в данном случае он действует, как елей. Я был бы не против, чтобы этот диссонанс еще более усилился и полностью расстроил их ансамбль.
Но диссонанс может быть предварительно запрограммирован. Еще одна уловка, рассчитанная на простаков. Так же как те несколько выигрышей в начале игры, поддерживающие иллюзию, что все складывается в твою пользу. Когда эти пятеро хотят создать у тебя впечатление, что ты находишься в домашней обстановке, среди вполне откровенных людей, они начинают обмениваться колкостями или даже ссориться между собой. «Не подумай, что мы все заодно. Разве не видно, что мы еле терпим друг друга?»
Дороти снова беспокойно шевелится в постели. Видимо, ей стало холодно, потому что она свертывается калачиком и замирает. Через полуоткрытое окно струится прохладный морской воздух. Светает. В сумраке пустынной площади неоновые шары образуют бледное сияние. Где-то поблизости старинные часы несколькими тактами популярной бигбеновской мелодии возвещают о том, что прошло еще полчаса.
Надев пиджак, подхожу к зеркалу, затем набрасываю на спящую женщину легкое пуховое одеяло и ухожу, бесшумно закрыв за собою дверь.
4
Работа симпозиума шла обычным порядком. Научные сообщения и высказывания по докладам были написаны еще до того, как были сделаны доклады. В перерывах в зале фотографируются. Снимают на память в кулуарах, за чашкой кофе.
— Кофе ничем не лучше докладов, — замечает Сеймур на третий день утром, столкнувшись со мной в толпе возле бара. — Вам не хочется выпить чего-нибудь?
— Если это будет опять-таки кофе, не вижу смысла далеко ходить.
— Смотрите, — пожимает плечами Сеймур. — Главное — выбраться на свежий воздух.
У этого человека свежий воздух — пунктик своего рода, он без конца жалуется на то, что ему нечем дышать, ничуть не подозревая, что причиной этому может быть дымящаяся у него во рту сигарета.
Мы садимся в элегантный черный «плимут» и едем в неизвестном направлении.
— Вчера вы ушли в самый разгар игры, — тихо говорит мой спутник, зорко следя за дорогой.
Он ведет машину по оживленным улицам уверенно, красиво, а вот трогается с места и останавливается слишком резко.
— Мне хотелось, чтобы дама отыгралась, — говорю я, как бы оправдываясь.
— Истерия никогда не сможет превозмочь здравый рассудок, — возражает Сеймур, все так же пристально глядя вперед. — Рулетка, как вам известно, очень рациональная игра, построенная на вероятностях, и, что самое главное, наибольшая вероятность заранее исключается для игрока.
— И все же у вас хватает неблагоразумия играть…
— Я играю не потому, что проявляю неблагоразумие, а потому, что полагаюсь на свой добрый разум. Мне по душе трудные игры, Майкл.
Он впервые и как-то свободно и непроизвольно называет меня по имени. Тут уже все зовут меня Майклом, будто хотят мне внушить, что я свой человек.
Мы выезжаем на широкую Фредериксберг-аллее, и Сеймур, не прекращая своих рассуждений, увеличивает скорость.
— Дороти следовало бы попытать счастья в покере. Притом в чисто женской компании. Агрессивная истеричка, играючи с тремя другими, может иметь некоторые шансы на успех…
Он умолкает, словно вспомнив о чем-то, и после непродолжительной паузы говорит:
— Надеюсь, я вас этим не обидел?
— Чем же вы могли меня обидеть? Ваши слова относятся к Дороти, а не ко мне.
— Но ведь Дороти ваша приятельница…
Дама в сером — теперь ее уже следовало бы называть дамой в розовом — сегодня утром действительно держалась со мной весьма дружелюбно. На заседание привезла меня на своей машине, а во время прений вела со мной интимную беседу, многозначительно улыбаясь.
— Раз уж на то пошло, ваши приятельские отношения с Дороти имеют бОльшую давность, — парирую с равнодушным видом.
Сеймур отвечает не сразу. Может, ищет в моей банальной фразе некий скрытый смысл. Потом говорит:
— Допускаю даже, что она сама себя вам предложила.
Как в воду глядел. Однако не в моих правилах обсуждать подобные вещи с другими людьми, тем более с человеком, с которым два дня как познакомился. Поэтому предоставляю своему спутнику возможность беседовать с самим собой.
— В наше время это самое обычное явление, когда женщина предлагает тебе свое тело. Иногда она делает это лишь ради удовольствия, иногда ради удовольствия и еще чего-то, а иногда ради чего-то, что не может доставить ей никакого удовольствия.
Сеймур умолкает как бы для того, чтобы я мог установить, к какой из трех категорий отнести мой случай. Но так как пауза тянется слишком долго, он невнятно бормочет:
— Простите меня. Дороти в самом деле права: светское воспитание не пошло впрок, не получилось из меня лицемера.
Полчаса спустя мы уже сидим за столиком перед одним из заведений на Строгетт, нарядной торговой улице, целиком отданной пешеходам. Кельнер приносит два бокала, в которых больше льда, чем виски. Проверив температуру и вкус напитка, принимаюсь созерцать окрестный пейзаж. В этот предобеденный час нескончаемая толпа на улице многонациональна и пестра: босоногие юноши в косматых полушубках, девушки, вероятно забывшие надеть юбки либо второпях вышедшие в пижамах, шествие голых и полуприкрытых бедер, платьев длиной до пояса или до земли, крашеных либо просто неумытых физиономий, блузок, смахивающих на рыбачьи сети, мужских холщовых штанов, поддерживаемых бечевками, не говоря уже о феерии красок с явным преобладанием кричащих.
— Массовая шизофрения, — лениво замечает Сеймур, протягивая руку к бокалу. — Богатый материал для социолога.
— И не особенно интересный, — добавляю я. — Все это нетрудно объяснить.
— Знаю я их, ваши объяснения. Так же как и наши. С древних времен люди приписывают миру закономерности, придуманные их убогими мозгами. Огюст Конт изобрел три стадии развития общества. Вы их довели до пяти — вот и вся разница.
— Мне кажется, что дело не в количестве. Стадии Конта — плод человеческого сознания, а наши — результат объективного развития материальной действительности, — возражаю я, пуская в ход свою эрудицию, обретенную во время путешествия в спальном вагоне.
