— В обществе, к которому я имею несчастье принадлежать, эти два понятия совершенно равнозначны.
— Но вы же вообще недовольны, что принадлежите к человеческому обществу, с трудом несете свой крест в этой жизни.
— Лучше скажите «со скучным видом». Это будет верней, — уточняет Сеймур, выплевывая на пол очередной окурок.
Он озирается, допивает воду от растаявшего льда и смотрит на меня прищуренными глазами:
— И все же эта скука ничто по сравнению с той, Большой скукой.
— Не понимаю, что именно вы имеете в виду? — спрашиваю я, также приканчивая ледяную водичку.
— А то, что наступает, когда зароют в могилу.
— Для размышлений над этим у нас будет предостаточно времени, когда нас зароют.
Сеймур снова озирается и сообщает доверительно:
— Мне кажется, что за вами следят… Если, конечно, не за мной…
То, что за мною следят, мне и без него хорошо известно. Я заметил человека, как только поднял первый бокал виски, в традиционных пятидесяти метрах, околачивающегося между киоском, где торгуют порнографическими журналами, и входом в кино.
— Чего ради за нами станут следить? — бросаю с легким недоумением.
— Просто так: обыкновенная шпиономания, — пожимает плечами мой собеседник. И, сощурив серые глаза, добавляет: — Может, опасаются, что мы с вами заключим тайное соглашение, а?
И он хохочет. Громко и хрипло, как человек, не привыкший к такому занятию.
Страх, что этот мизантроп пригласит меня вместе с ним пообедать, не оправдался. Быть может, «страх» в этом случае не в меру сильное слово, но в данный момент ни отвечать отказом на приглашение Сеймура, ни пропускать свидания с дамой мне не хочется. С дамой в розовом.
— Куда прикажете вас отвезти? — спрашивает мой спутник после того, как мы садимся в «плимут».
— В отель «Англетер», если вас это не затруднит.
— Ах, вы тоже в «Англетере»! — удивленно констатирует Сеймур. — Только подсказывайте мне дорогу.
Едем молча, если не считать моих подсказок, как ехать. Водитель поглощен своими мыслями или ритмом движения. Подозреваю, что этот человек не из говорливых, хотя в моем присутствии он почти не умолкает.
— Не ожидал, что у этого отеля такой ослепительно белый фасад, — заметил Сеймур в момент остановки. — Казалось бы, для старой доброй Англии подошло бы что-нибудь более задымленное…
— А для Дороти что-нибудь более подержанное… — завершаю его фразу.
Он смотрит на меня и снова хохочет.
— С вами надо быть поосторожней. Вы так угадываете мои мысли, что это становится опасным.
А Дороти вовсе не кажется подержанной, когда чуть позднее я вижу ее в баре на Зеепавильонен, куда я из предосторожности добрался на такси. Она все еще в розовом — необъяснимое постоянство для этой непостоянной женщины. Лицо ее — это сама жизнерадостность и — будем галантными — сама молодость. Между прочим, наше свидание с таким же успехом могло состояться и в ресторане «Англетер». Но для Дороти обедать в ресторане своего отеля — все равно что у себя на кухне.
— Держу пари, что вы только что расстались с этим брюзгой! — заявляет она, как только мы устраиваемся за столиком возле огромного окна, из которого открывается великолепный вид на озеро, что, без сомнения, включено в стоимость блюд.
— Как вы догадались?
— По вашему кислому виду.
— Вы, дорогая, так легко отгадываете, что к чему, что это становится опасным.
— О, это я делаю запросто. Я даже способна угадать, о чем шел разговор, — предупреждает меня дама в розовом. — Ручаюсь, что вы с ним говорили обо мне.
К счастью, в этот момент подходит кельнер. Правда, счастье длится недолго, потому что, приступив к семге, Дороти снова принимается за свое:
— Не отрицайте, говорили обо мне.
— Лично я — нет.
— Значит, он говорил.
Я невольно опускаю глаза.
— Не беспокойтесь. Не стану требовать, чтобы вы повторяли его слова. Мне они и без того известны.
— Меня это может только радовать.
— Держу пари, что он трепался о моем прошлом…
— Понимаете, когда начинаются такие разговоры, я их вообще не слышу…
— Не кривите душой, Майкл. Мужчины всегда слышат подобную болтовню, даже когда они глухи, как наш старый Хиггинс. А у вас, если не ошибаюсь, слух неплохой.
— Честно говоря…
— Оставьте. Скажу вам еще более честно, что сплетни меня не волнуют. Но Сеймур теряет меру.
— Быть может, ревнует вас… — бросаю наудачу.
— Вы думаете?
Женщина сосредоточенно смотрит мне в лицо. Потом отрицательно качает головой.
— Он скорее ненавидит меня.
В получасовом интервале между вторым и десертом Дороти успевает коснуться и некоторых других тем — в частности, заводит разговор о жизни как таковой. Я стараюсь слушать ее внимательно и даже бросаю отдельные реплики, но, пресытившись наконец розовым, взгляд мой перемещается на озеро. По серой поверхности воды, морщинистой от вечного ветра, лениво движется несколько весельных лодок. Вокруг буйная, сочная зелень. Вверху — тяжелые влажные тучи. Пейзаж явно не для ревматиков.
— Жизнь сама предлагает нам многие вещи, которые иной раз силой не возьмешь, — говорит Дороти, благодушно настроенная после вкусной еды. — Только мы слишком глупы, чтобы оценить это. Ждем, чтобы нам все поднесли в комплекте, словно богатый обед со всевозможными гарнирами. А ведь в жизни многое дается по частям. А люди, вместо того чтобы составлять из них свое счастье, всеми способами отравляют себе существование.
— Люди не хотят довольствоваться крохами… — замечаю я.
— Крохи имеют тот же вкус, что и целый хлеб. Надо только собрать их, не жадничать, не стремиться заполучить больше того, что есть. Один философ — моя первая любовь — все силы свои тратил на болтовню. До того, что у него уже не оставалось сил поцеловать меня.
— Никак не предполагал, что вы и в область философии вторгались.
— О, философом он был только в проекте. Похоже, что настоящим-то философом был его профессор — к теориям относился так, как они того заслуживают. И вот я получаю от профессора то, чего напрасно ждала от его ученика. Глядя на жизнь философски, я познала и чистую любовь, и физическое наслаждение, но черпала я свое счастье из двух разных источников. И что в этом особенного, если смотреть на вещи философски?
— Разумеется, ничего особенного, — спешу ее успокоить.
— А потом — вечная история. Богатый муж, но неважный любовник; хороший любовник, но гол как сокол, этого приходилось не только согревать, но и одевать. Одни сулят тебе роскошные виллы и отпугивают скучными разговорами. А более интересные типы живут на грязных чердаках. В жизни всегда так: она предлагает тебе плод, он и зрелый и вкусный, однако немного подгнивший. Имеет ли смысл выбрасывать его и сидеть с пересохшим ртом? Не лучше ли удалить гнилое место, а остальное съесть?
Слова «пересохший рот» звучат как намек — бокал Дороти пуст, и я спешу плеснуть ей белого рейнского вина.
— Вот и получается: воспользуешься той малостью, которую тебе предлагает жизнь, а какой-то тип вроде Сеймура винит тебя во всех смертных грехах, — продолжает философствовать дама в розовом.
— Вы смотрите на вещи вполне реально.
