столу, за которым сидела его жена, и обращался к любому, кто стоял рядом:
— Не попросите ли вы миссис Дэлтон налить мне еще одну чашечку чая?
На что миссис Дэлтон иногда отвечала:
— Извините, пожалуйста. Не скажете ли вы ему, что я только что послала за свежим чаем?
Он был крупным мужчиной, все еще красивым, полным, с розовым лицом. Деньги в семье принадлежали ей, и предполагалось, что она относилась к нему несколько свысока, как это обычно делают богатые жены, что и явилось причиной их странных отношений. После наступления депрессии в стране он перестал даже делать вид, что занимается делами, и большую часть времени проводил в гараже со своей машиной. Но часто он чувствовал себя очень одиноким. Я знаю это — видела, как он беседовал с дворецким просто потому, что ему хотелось поговорить.
Миссис Дэлтон была маленькой хорошенькой женщиной, чем-то напоминающей птичку. Одевалась она слишком вычурно. Из всех женщин старшего поколения, живущих в Полумесяце, она была единственной, кто следил за модой. Помню, как однажды она появилась у нас в доме в короткой юбке! Мама возмущенно взглянула на ее ноги и после этого не опускала глаз ниже ее подбородка. Но никто из нас даже не догадывался, пока странные августовские события не ввергли нашу жизнь в хаос, что Лора Дэлтон все еще страстно любила и очень ревновала своего мужа.
Последний дом слева от нас, у ворот, был домом Веллингтонов. С ним связано веселье и масса интересных событий. Во-первых, его обитатели были молодыми людьми. Джим Веллингтон получил этот дом в наследство после смерти матери. Он и его жена постоянно находились на грани развода. Время от времени наша пожилая кухарка Мэри сообщала утром:
— Сегодня ночью она уехала. Вызвала такси, взяла чемодан и уехала.
И мы всегда знали, кто это — «она». Или же Мэри говорила:
— Мистер Веллингтон разозлился сегодня утром и уехал жить в свой клуб.
Они, конечно, мирились и отмечали событие вечеринкой. Это были прекрасные веселые вечеринки. Иногда после того, как мама укладывалась в постель, я выходила из дома и слушала, как они веселятся, или смотрела в окно. Иногда видела Хелен на темном крыльце с каким-нибудь мужчиной. Но мама никогда не разрешала мне ходить на эти вечеринки. Она считала Хелен потаскушкой и боялась, что она будет плохо влиять на меня. Она осуждала Хелен за ее моральные качества и за то, что та плохо следит за домом.
Итак, вы теперь знаете все о наших домах в Полумесяце и о людях, которые там жили в прошлом августе. Дома и люди, мы все были объединены старой дорогой, которая теперь называлась улицей, тропинкой, проходившей позади домов, и нашим общим уединением, которое все больше и больше удаляло нас от внешнего мира.
Мы не шли на уступки ему. Не считали устаревшими платья и драгоценности, в основном камеи миссис Тэлбот, траур моей матери или прическу стиля «помпадур» Эмили Ланкастер, созданную с помощью проволоки и сеток. Подозрительные выпуклости на худой фигуре Лидии Тэлбот считались естественными, а не искусственными, и в понедельник, когда в Полумесяце все занимались стиркой, на многочисленных веревках висело приличное, но вряд ли экзотического вида нижнее белье, а также разнообразные ватные прокладки.
Помню, я встретила на тропинке Хелен Веллингтон вскоре после ее замужества. Она разглядывала висевшее на веревке белье Ланкастеров.
— Послушай! — обратилась она ко мне, как обычно, скороговоркой. — Они что, носят такое белье?
— В основном, да. Они всегда его носили.
— А ты?
— Я не всегда. Но я сама стираю свое белье.
Она удивленно на меня взглянула:
— Похоронены заживо, ведь так? Ничего никогда не происходило и ничего не произойдет! Почему ты не уедешь отсюда? Почему не бросишь все это? Ведь ты еще молодая и хорошенькая.
— Уехать? Куда? Как я буду жить? Я даже не могу заняться продажей нафталина!
— Конечно, именно нафталин может прийти тебе в голову! — Она посмотрела вокруг. — Никогда ничего не происходит! Кругом тишина! Но чем старее дома, тем ярче они горят! Однажды здесь все может пойти кувырком. Вы живете неестественной жизнью.
— Почему неестественной?
— Это спокойствие, это проклятое спокойствие! Это неестественно.
И она зажгла сигарету. Это была первая сигарета, закуренная у нас женщиной. Дымя, Хелен пошла по дорожке. Я увидела, с каким ужасом она рассматривала ночные рубашки с длинными рукавами, принадлежавшие женщинам из семьи Ланкастеров, и ситцевые кальсоны самого мистера Ланкастера.
Ее предсказание оправдалось. Но только спустя шесть лет. Через шесть лет, почти день в день, миссис Ланкастер, лежавшая в своей широкой кровати в большой светлой спальне своего белого дома, была убита топором.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как я уже упоминала, одно окно моей спальни на втором этаже выходило на дом Ланкастеров. Из него была видна вся крыша, часть второго этажа и маленькая боковая дверь, выходящая на лужайку с цветочными клумбами, разделявшую наши дома. Часть лужайки принадлежит Ланкастерам, а часть нам. Разделительной линией был ряд тополей.
В этот четверг в четыре часа дня я сидела у окна и шила. Мама только что отправилась на прогулку на машине, и старый Эбен, садовник, ухаживавший за всеми пятью участками, подрезал газонокосилкой траву. Вдруг шум мотора прекратился, и я посмотрела вниз. Эбен остановился, вытирая потное лицо платком. Тут раздался пронзительный визг.
Эбен тоже его услышал. И я все еще вижу, как он стоит, вытирая шею платком и глядя с удивлением на дом Ланкастеров. Не знаю, сколько он так стоял. Но крик повторился — теперь уже ближе. Эмили Ланкастер, старшая из дочерей, выбежала из боковой двери, закричала и побежала к Эбену через лужайку. Почти подбежав к нему, она вдруг упала и потеряла сознание.
Все это произошло так быстро, что Эбен все еще стоял и держал в руках платок. Когда я подбежала к ним, он нагнулся и пытался поднять Эмили.
— Оставьте ее в покое, Эбен, — сказала я ему нетерпеливо. — Пусть она лежит. Лучше посмотрите, что случилось.
— Думаю, старая леди скончалась, — ответил он мне и направился к боковой двери. Но прежде чем он подошел к ней, в доме началось столпотворение. Прислуга завизжала, кто-то истерически плакал. Все это было хорошо слышно, потому что окна в доме были открыты. Весь этот шум перекрывался резким визгливым голосом Маргарет Ланкастер.
Несмотря на шум, я, как и Эбен, считала, что умерла миссис Ланкастер. Мне показалась странной такая реакция на событие, которое не должно оказаться для них неожиданностью. Но мне нужно было заняться мисс Эмили, лежавшей у моих ног на траве в своем белоснежном платье. Прическа ее съехала набок, а лицо было таким же белым, как и платье.
Эбен исчез в доме, а мне без посторонней помощи Эмили было не поднять. Я ждала, что он пришлет кого-нибудь на помощь, но прошло минуты три, и никого не было. Вдруг я услышала, что кто-то выбежал на улицу из парадной двери. Это был Эбен. Вероятно, он забыл о нас, потому что постоял с минуту, глядя то направо, то налево, а потом снова побежал в сторону ворот.
Тогда я поняла, что случилось нечто страшное, и постаралась привести Эмили в чувство.
— Мисс Эмили, — говорила я, — послушайте! Вы не можете встать?
Но она не двигалась, и я стала оглядываться вокруг, надеясь найти кого-нибудь, кто бы мне помог. И тогда увидела Джима Веллингтона. Казалось, он вышел из боковой двери дома, хотя я не слышала, как она открывалась. А я знала, что дверь скрипит, когда открывается. Я не зря прожила рядом с ней всю жизнь.
