жадно соединялись, но остальное — в рамках приличий. Акцент сделан не только на тела, но и на лица. Белинда ложится на спину, приподнявшись на локте. Выражение экстаза, которое я столько раз видел на ее лице, когда она была со мной в постели.
Солнечный свет.
Паром увозит прочь обреченную четверку. Белинда следит за ними со скалы. Рыжеволосая устало молчит, оберегая свою тайну. Ее лицо постепенно каменеет.
Я очнулся от телефонного звонка. Я остановил кассету на слове «Конец», обратив внимание на то, что фильм выпущен в прошлом году.
— Да! — Какого черта я не включил автоответчик! Но поздно, трубка была уже у меня в руках.
— Джереми, послушай меня!
— Дэн…
— Дочь Бонни зовут Белинда! Блондинка, шестнадцать лет, все совпадает. Мне осталось найти фотографию, хотя особого смысла нет.
— Я знаю.
— Никто не сообщал о пропаже девочки! Агенты во всем этом сраном городе уверены, что она в какой-то странной школе где-то в Европе.
Кровь пульсировала у меня в ушах. Не могу говорить. Говорить.
— Джереми, все хуже, чем я думал. Джер, эти люди тебя убьют. Как ты не можешь понять! Я хочу сказать, что Бонни и Морески из недели в неделю на первой странице «Нэшнл инкуайрер».
Я хотел хоть что-то сказать, действительно хотел. Но продолжал стоять, тупо уставившись на кассеты, мысленно оглядываясь назад и возвращаясь к тому моменту, когда Белинда появилась в книжном магазине. Чего же я больше всего боялся? Нет, не скандала и не карьерных потерь. Я с самого начала напрашивался на неприятности. Я боялся того, что если откроется вся правда, то это разлучит нас навсегда и ее отнимут у меня. И тогда она будет потеряна для меня, совсем как нарисованная мной маленькая девочка, рожденная моим воображением, и я никогда больше не почувствую рядом с собой тепла ее тела.
— Джереми, ты что, ничего не понимаешь! Это ведь настоящая бомба замедленного действия, которая может в любую минуту взорваться, к такой-то матери!
— Дэн, узнай, где эта сраная швейцарская школа и действительно ли они считают, что девочка там, если ей вдруг все же удалось запудрить матери мозги.
— Конечно же нет. Это все дымовая завеса, не может не быть. Сэмпсон, оказывается, работает на Морески, вот почему он и шастает здесь, показывая фотки малышки каждому встречному и поперечному, а вот в Лос-Анджелесе все шито-крыто.
— А разве это законно? Не сообщать о пропаже ребенка? Тогда что же они за люди! Пропал ребенок, а они даже не позвонили в полицию Лос-Анджелеса!
— Кто без греха, пусть бросит в них камень. Я тебя имею в виду.
— Да пошло оно все! Речь идет о ее матери.
— Ты что, хочешь, чтобы они позвонили в полицию? Тогда ты, похоже, совсем спятил!
— Ты должен выяснить…
— А ты должен избавиться от нее! Пока Сэмпсон не выследит ее у твоей двери.
— Нет, Дэн.
— Джер, послушай меня! Помнишь, я говорил тебе, что мне кажется, я где-то ее видел? Возможно, в каком-то журнале, а может, и по телевизору! Девчушка очень знаменита. Таблоиды ходят за ее матерью по пятам. Они могут все разнюхать даже раньше Сэмпсона. Ты хоть понимаешь, чем все может обернуться?
— Сосредоточься на родителях. Выясни, когда она исчезла. Мне необходимо знать, что произошло, — сказал я и, не дав Дэну возможности ответить, повесил трубку.
Я был не в силах пошевелиться, собрать кассеты, отнести их назад в ее комнату.
Но я справился.
Я стоял и как зачарованный смотрел на полки ее шкафа, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.
На нижней полке лежала стопка старых журналов. С обложки лежащего сверху «Кайер дю синема» мне улыбалась Бонни. На обложке «Пари матч» тоже была Бонни. И конечно же, неизменная Бонни на обложках «Штерна» и «Киноревью». И в каждом журнале даже если не было фотографии Бонни, то обязательно встречалось упоминание о ней.
Да, буквально каждый журнал был связан с именем Бонни.
А затем я открыл относительно свежий журнал: «Ньюсуик», примерно годовой давности, — и сразу увидел большой цветной снимок темноглазой секс-богини. Одной рукой она обнимала худого черноволосого мужчину, а другой — белокурую женщину-ребенка, которую я любил. Надпись под фото гласила:
«Бонни со своим мужем, продюсером Марти Морески, и дочерью Белиндой у бассейна в Беверли- Хиллз, в преддверии съемок „Полета с шампанским“».
20
Шесть утра. Серое небо. Пронизывающий ветер.
Я шел от станции метро по Пауэлл-стрит в сторону Юнион-сквер, сам толком не зная, куда иду и что собираюсь делать. Просто искал тихое место, чтобы отдохнуть и подумать.
Я оставил Белинду на кровати под балдахином. Она спала на боку под ворохом старомодных лоскутных одеял, волосы разметались по подушке. Она хорошенько умылась, смыв боевую раскраску для рок-концерта, и уже больше не напоминала уличную девчонку.
Я оставил возле кровати записку: «Уехал в город по делу. Вернусь поздно».
Дело. Какое дело? Слова выбраны специально, чтобы обидеть и озадачить. Все приличные заведения были закрыты. Работали только бары и сомнительные ночные рестораны. Так что я собирался делать? Что я хотел сделать?
Но одно я знал наверняка. После вчерашнего вечера я не смогу жить как прежде, пока не приду к определенному решению.
Ссора с дикими воплями после ее возвращения с рок-концерта.
К ее приходу я уже успел как следует набраться, она же, наоборот, была абсолютно трезвой и выглядела усталой, несмотря на слой штукатурки.
— Что случилось?
— Просто иногда мне становится невмоготу. Вот и все.
— Невмоготу от чего?
— От пребывания в неведении. Я хочу знать, откуда ты такая взялась, что с тобой стряслось, почему ты сбежала. — Я мерил шагами кухню, чувствуя, что вот-вот взорвусь.
«Черт бы тебя побрал, гребаная кинозвезда!»
— Ты же обещал никогда об этом не спрашивать! — Во рту у нее жвачка, глаза блестят, как дешевая бижутерия.
«Кончай строить из себя Лолиту!»
— А я и не спрашиваю. Я пытаюсь объяснить, почему мне иногда становится невмоготу. И почему иногда кажется, что мы обречены. Ты понимаешь, о чем я? — спросил я, швырнув стакан в раковину.
— Кто обречен и почему ты себя так ведешь? — уставившись на разбитый стакан, поинтересовалась Белинда.
— Ты. Я. Потому что все это неправильно. Совсем неправильно.
