— Почему неправильно? Разве я мучаю тебя расспросами о твоих женах, о бывших подружках, о твоих любовниках? Стоило мне один раз сходить на концерт, как ты тут же слетаешь с катушек и твердишь, что мы обречены.
— Концерт здесь ни при чем. Я схожу с ума, так как ты перевернула всю мою жизнь, а я до сих пор не знаю, откуда ты взялась, как долго здесь пробудешь, куда потом пойдешь…
— Я никуда не собираюсь идти! С какой стати я должна уходить?! — воскликнула она с обидой в голосе и уже тише добавила: — Хочешь, чтобы я ушла? Я сегодня же ухожу.
— Я вовсе не хочу, чтобы ты уходила. Я живу в постоянном страхе, что ты можешь взять и уйти. Будь оно все проклято! Я сделаю что угодно, лишь бы ты осталась, но я просто хочу сказать, что иногда…
— Никто никогда не говорит просто так! Я здесь. Хочешь — соглашайся, а хочешь — нет, но таковы правила игры. Ради бога, Джереми, сколько можно возвращаться к одному и тому же! Джереми, это ведь мы. И это все принадлежит нам!
— Так, как тебе принадлежит твое тело?
— Да, ради всего святого! — Калифорнийский акцент вдруг куда-то исчез. Хорошо поставленный нейтральный голос. Вот она, настоящая Белинда, Мисс Зарубежная Киноактриса.
Но похоже, я действительно довел ее до слез. Белинда опустила голову и опрометью бросилась наверх.
Я поймал ее уже в дверях спальни и нежно прижал к себе.
— Я люблю тебя. Остальное меня не волнует. Клянусь тебе!
— Ты только говоришь. Но на самом деле так не думаешь, — попыталась вырваться Белинда. — Поднимись наверх и посмотри на свои проклятые картины. Вот причина твоих мучений. Это из-за них ты казнишь себя. Хотя на самом деле они в тысячу раз лучше чертовых иллюстраций, которые ты клепал раньше.
— К черту картины! Я все знаю не хуже тебя.
— Сейчас же отпусти меня! — замахнулась на меня Белинда, но не ударила, а бессильно уронила руку. — Послушай, ну что еще ты от меня хочешь?! Мне что, сочинить какую-нибудь историю, чтобы успокоить тебя? Как ты не можешь понять, что я не принадлежу им! Джереми, я не какая-то там их вонючая собственность!
— Знаю. — «А еще знаю, кто они такие, и как ты можешь все хранить в секрете, черт побери! Белинда, как ты можешь такое терпеть!»
— Нет, не знаешь! Если бы знал, то поверил бы мне, когда я говорила, с кем хочу быть! И ты побеспокоился бы о своих треклятых картинах и подумал бы своей головой, почему они лучше, чем тот отстой, что ты делал раньше!
— Не смей так говорить…
— Ты всегда хотел рисовать то, что скрыто у твоих маленьких девочек под юбкой…
— Неправда! Я хотел рисовать тебя.
— Ну ладно. Ты же не будешь отрицать, что те картины там, наверху, гениальны? Ну скажи мне, скажи! Ты ведь художник, а я всего лишь ребенок. Они ведь действительно гениальны? Впервые за всю свою паршивую жизнь ты сделал что-то стоящее. А не просто иллюстрации к книжкам.
— Я могу это контролировать. Я могу контролировать свою жизнь. Но я действительно не в силах контролировать одно: я не знаю, способна ли ты контролировать то, что происходит с тобой. Я, конечно, не имею права…
— Не имеешь права! — Белинда подошла ко мне вплотную. Она была в такой ярости, что мне показалось, будто еще немного — и она меня ударит. Ее лицо стало пунцовым. — Кто сказал, что ты не имеешь права?! Я дала тебе такое право, черт возьми! За кого ты меня принимаешь?!
Мне больно было видеть ее искаженное злобой лицо, но я взял себя в руки.
— За ребенка. По закону ты еще ребенок. И здесь никуда не деться, — ответил я.
Белинда издала какой-то низкий, утробный звук.
— Убирайся отсюда, — покачав головой, прошипела она. — Убирайся от меня, убирайся, убирайся!
Она уперлась кулачками мне в грудь и стала выпихивать из комнаты, но я не сдавался. Я схватил ее за запястья, привлек к себе и обнял. Белинда же брыкалась и отбивалась, пыталась вонзить мне в ногу каблук, пнуть острым носом туфли.
— Немедленно отпусти меня! — прорычала она и, освободившись из моих цепких объятий, наотмашь ударила меня. Она била меня снова и снова, причем так сильно, что не могла не отбить себе руку.
Я уперся лицом ей в шею. В ушах у меня звенело. Ее волосы царапали мне лоб. Она изо всех сил пыталась меня отпихнуть. Но я крепко держал ее.
— Белинда, Белинда. — Я продолжал твердить ее имя до тех пор, пока она не перестала сопротивляться.
Тушь черными ручейками текла по ее щекам. Белинда изо всех сил сдерживала рыдания.
— Джереми, — почти умоляюще произнесла она слабым голосом. — Я люблю тебя. Действительно люблю. Я хочу, чтобы наша любовь длилась вечно. Неужели тебе этого мало?
Два утра. Должно быть, так. Мне не хотелось смотреть на часы. Я сидел за кухонным столом и курил ее гвоздичные сигареты. Наверное, я уже успел протрезветь. Жутко болела голова. И ужасно саднило горло.
Ну зачем, зачем я сунулся смотреть эти чертовы фильмы?! Зачем позвонил Дэну?! Зачем завел разговор с Алексом?! Почему не оставил все как есть, что я, впрочем, и обещал сделать?!
И если я сейчас ей все расскажу, признаюсь в том, что вынюхивал, совал нос в ее дела, проводил собственное расследование, как она поступит? О боже, мне невыносима была одна только мысль о том, что она вырвется от меня, откроет дверь и уйдет навсегда.
И как насчет остальных составляющих головоломки? Афера со школой в Швейцарии и, конечно, главный вопрос: почему, почему она все бросила?
Белинда спустилась вниз в ночной рубашке, причем в своей собственной, а не в той, что принадлежала Шарлотте. Она тихонько села рядом со мной и дотронулась до моей руки.
— Прости меня, дорогая, — прошептал я. — Прости, прости, прости…
«Но ты по-прежнему не хочешь ничего говорить. Ни словечка, ни одного треклятого словечка обо всем: о Бонни, о Сьюзен Джеремайя, о „Конце игры“. А мне вот стыдно смотреть тебе в глаза».
Ее волосы легкой волной лежали на плечах, душистые и блестящие после душа.
— Джереми, — начала Белинда. — Послушай меня! А что, если нам придется уехать далеко-далеко? Я хочу сказать, действительно далеко.
Я промолчал, и тогда она продолжила:
— Джереми, а что, если нам придется уехать куда-нибудь в Европу? Может быть, в Италию? Или на юг Франции.
— Но тебе же так хотелось жить в Америке, — прошептал я.
— Джереми, Америка никуда не денется. В Европе тебе не придется волноваться по поводу детективов, копов и того, из-за чего ты так дергаешься. Там мы окажемся в безопасности, ты сможешь писать картины, и нас никто не потревожит.
— Дорогая, почему ты не хочешь сказать мне, кто ты такая?
— Джереми, я — это я. Просто Белинда.
Наши глаза встретились, и в них снова горело непотушенное пламя ссоры, и тогда я притянул Белинду к себе. Все, довольно. Хватит с нас боевых действий.
Белинда позволила мне себя поцеловать. Она позволила мне подарить ей немного ласки и даже на секунду открылась мне навстречу. Но затем она вдруг резко отстранилась. Она смотрела на меня, и в ее повзрослевших глазах был только холод, не имевший ничего общего со слезами.
— Джереми, я больше не собираюсь повторять. Ты должен принять решение. Если ты еще хоть раз спросишь меня о прошлом, я закрою за собой дверь и больше ты меня не увидишь.
Шесть утра. Центр города. Вереница такси перед входом в «Сен-Франсе». Но трамваи еще не
