Через пять дней после ее отъезда мне по почте пришел конверт, в котором лежала тетрадь.
Я пытался поговорить с ней после той жуткой ссоры. Но на душе у меня было пакостно. Мне было страшно заходить в ее комнату, говорить, что я раскаиваюсь, что прошу прощения, и слова застревали у меня в горле. На ее лице, плечах и нежных руках остались следы от побоев. Я сказал тогда, что мы справимся. Все проходит, и это пройдет. Надо поговорить. Ведь не может же все вот так кончиться. Но в ответ мне было только молчание. Ее привычное молчание, а еще мертвый, потухший взгляд, устремленный мимо меня на листву за оконным стеклом.
А на исходе ночи она ушла.
Я не спал. Я, как загнанный зверь, метался по комнате. И рядом со мной больше не было никого. Только время от времени заходившая ко мне мисс Энни говорила, что да, с ней все в порядке. Но правда состояла в том, что я боялся. Боялся, что не смогу ее остановить и буду беспомощно наблюдать, как она уходит, не в силах выдавить из себя ни слова или хоть что-то сделать.
Но я как мог боролся со сном.
Я даже не помню, как лег в постель. Помню только, что когда я проснулся в три утра, то меня разбудил не ставший уже привычным кошмар. А она ушла. Шкафы стояли пустые, ее вещи исчезли. Через открытые окна ее комнаты хлестал дождь.
Я обшарил весь дом в поисках записки от нее, но ничего не нашел. И только поздно утром я обнаружил на мраморной столешнице своего прикроватного столика видеокассету с фильмом. «Конец игры».
Должно быть, когда я спал, она вошла и положила кассету рядом со мной. Господи, ну почему я не проснулся тогда!
Затем пять дней спустя, после того как я позвонил Бонни, позвонил чертову сукину сыну Морески, позвонил Алексу, позвонил в Нью-Йорк Джорджу Галлахеру, с почтой пришла эта тетрадь.
Я сидел на канапе в маминой комнате и думал о том, как же здесь все безнадежно устарело, причем устарело и обветшало настолько, что восстановлению не подлежит. Через французское окно на галерею в комнату попадал дождь. Личный номер, что дала мне тогда Бонни, был недоступен. Да и на черта он мне! Морески сказал, что она теперь сама по себе. Впрочем, как и всегда. Нет, больше никаких детективов. Джордж обещал позвонить, если она объявится. Алекс умолял сказать ему, где я нахожусь, но я упорно отказывался. Я не желал никого видеть. Я хотел сидеть в разоренной комнате, в разоренном доме и слушать шум дождя.
Дует холодный ветер, впрочем, как всегда в конце сентября. Интересно, зачем она оставила мне «Конец игры»? Что она этим хотела сказать? Как она посмотрела на меня, когда оставляла видеокассету на прикроватном столике? Была ли в ее глазах ненависть?
Я посмотрел кассету раз тридцать, не меньше. Я выучил наизусть каждое движение, каждое слово, каждый поворот ее головы.
Больше меня ничего не интересовало. Только фильм и дождь за окном. И время от времени виски в моем стакане.
А потом по лестнице поднялась мисс Энни и отдала мне запечатанный коричневый конверт, который принес посыльный из почтовой службы. Мисс Энни сама расписалась на квитанции.
На конверте не стояло ни обратного адреса, ни имени отправителя. Но я сразу узнал ее почерк. Запомнил по той ее первой записке: «Приходила. Ушла. Белинда».
И, разорвав конверт, я обнаружил тетрадь в линейку — пятьдесят страниц, исписанных мелким аккуратным почерком. А на обложке стояли слова, ранившие меня в самое сердце: «ДЛЯ ДЖЕРЕМИ. ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ. С ЛЮБОВЬЮ».
II
И представляем Белинду
Ну, начну с того, что это не слезливая история моей жизни с матерью. Словом, не рассказ о том, как она пила или сидела на таблетках, о ее неадекватности и вообще о том, что она сделала или не сделала. Я пока не готова лечь на кушетку мозгоправа и обсуждать свое украденное детство.
По правде говоря, моя жизнь была сплошным праздником. Мы с мамой путешествовали по Европе, и я начиная с младенческого возраста снималась в эпизодах из ее фильмов. Положа руку на сердце, я могу сказать, что предпочитала жить в отелях «Дорчестер» в Лондоне, или «Бристоль» в Вене, либо «Гранд- Бретань» в Афинах, чем в каком-нибудь доме у дороги в Ориндже, штат Калифорния. Чего уж там душой кривить!
И я рада, что общалась не с детьми из закрытой частной школы или из голливудской средней школы, а со студентами колледжа, которые иногда путешествовали вместе с нами. Мне нравились эти ребята, которые приехали со всех концов света и обладали потрясающей энергетикой. И они могли дать мне больше, чем любая школа.
Я хочу сказать, что, конечно, не самое большое счастье — вытирать за ней блевотину, вызывать гостиничного доктора в четыре утра или вставать между мамой и Леонардо Галло, вливавшего виски ей в глотку, чтобы она из состояния алкогольного психоза перешла в состояние полной отключки. И для меня не самым большим удовольствием было терпеть перепады ее настроения и вспышки ярости. Но мама, при всех ее недостатках, — очень щедрый и широкий человек, и она мне никогда ни в чем не отказывала.
Но, Джереми, чтобы понять, что здесь произошло, ты должен узнать больше о моей маме. Что касается мамы, то вряд ли еще найдется второй такой человек, как она.
На моей памяти она пыталась убить себя по крайней мере пять раз. Причем если бы две ее попытки удались, то она убила бы не только себя, но и меня. В первый раз она включила газ в гостевом домике на ранчо в Техасе. Я тогда играла на полу, а она вошла, легла на кровать и отрубилась.
Во второй раз, уже на Сент-Эспри, она попыталась съехать на машине, где мы сидели вдвоем, со скалы.
В тот, первый раз я ничего не поняла, поскольку была слишком мала. Пришел мой дядя Дэрил, выключил газ и вывел нас на свежий воздух. Я поняла, что произошло, только из разговоров вокруг. Говорили, что у нее депрессия и за ней нужен глаз да глаз. А дядя Дэрил непрерывно твердил: «И Белинда, ведь Белинда тоже была там». Думаю, тот случай отложился где-то в тайниках моей памяти, чтобы я могла осмыслить его позднее.
Но когда все повторилось на Сент-Эспри, я пришла в бешенство. Я хочу сказать, мама хотела угробить нас обеих.
Хотя мама никогда не рассматривала вопрос в таком аспекте. Она ни словом не обмолвилась о том, что поставила мою жизнь под угрозу. Она даже как-то спросила меня: «Почему ты остановила меня? Зачем схватилась за руль?»
Если посмотреть на нее с этой стороны, то сразу можно понять, что она сумасшедшая. А уж я насмотрелась на ее безумные выходки.
Когда она порвала с Леонардо Галло, я как раз была уже недели две в закрытой школе в Швейцарии. Мне позвонили из больницы. Мама приняла слишком много таблеток, но сейчас она в порядке и хочет, чтобы я приехала. Было всего четыре утра, но она велела меня разбудить и отвезти в аэропорт. А когда я прилетела в Рим, ее уже там не было. Она выписалась из больницы и отправилась во Флоренцию, потому что за ней приехала ее старая техасская приятельница Триш. И я целых два дня не знала, куда они отправились.
