Я двинулся вперед на подгибающихся ногах и протянул квитанцию служителю, положив поверх нее двадцатидолларовую бумажку, после чего забрался в ожидавший меня фургон.
Разумеется, он тоже забрался и сел рядом со мной. Он как будто не замечал ни пыли, ни грязи, ни торфяного мха, ни скомканных газет и прочего — я набросал их в фургон, чтобы машина походила на настоящий рабочий грузовик.
Я отъехал, резко развернулся и направился к шоссе.
— Я знаю, что это, — проговорил я, перекрывая гул теплого ветра, задувавшего в открытые окна.
— И что же?
— Я тебя выдумал. Вообразил. А это разновидность безумия. Остается сделать одно: направить фургон на скорости прямо в стену. Никто не пострадает, кроме меня и тебя, иллюзии, которую я создал, потому что дошел до ручки. Скорей всего, на меня повлияла та комната в гостинице. Наверняка.
Он лишь негромко засмеялся и уставился на дорогу. Спустя секунду произнес:
— Ты едешь со скоростью сто десять миль в час. Тебя остановят.
— Так ты подтверждаешь, что ты ангел, или нет? — спросил я.
— Я действительно ангел, — ответил он, по-прежнему глядя вперед. — Сбавь скорость.
— Знаешь, я недавно читал книгу об ангелах, — сказал я. — Знаешь, мне нравятся такие книжки.
— Да, у тебя целая библиотека о том, во что ты не веришь и больше не считаешь священным. А ты был хорошим учеником иезуитов, когда ходил в школу.
И снова я задохнулся.
— Нет, ты просто убийца, швыряющий мне в лицо эти факты, — сказал я. — Вот ты кто.
— Я никогда не был убийцей и не буду, — возразил он спокойно.
— Но после того, что случилось, ты мой соучастник!
Он снова тихо засмеялся.
— Если бы я намеревался предотвратить убийство, я бы это сделал, — сказал он. — Ты ведь помнишь из книг, что ангелы, по сути, вестники, в этом состоит их, так сказать, основная функция. Это нисколько тебя не удивляет. Удивляет, видимо, то, что я послан в качестве вестника лично к тебе.
Затор из машин впереди вынудил нас сбросить скорость, а затем и вовсе остановиться. Я внимательно посмотрел на него.
Меня охватило спокойствие, и я осознал, что насквозь пропотел под уродливой зеленой рубашкой, что колени у меня до сих пор трясутся, а в ступне на педали тормоза что-то пульсирует.
— Расскажу тебе, что я узнал из книжек об ангелах, — сказал я. — Три четверти своего времени они принимают участие в дорожных авариях. Что же делало ваше племя до изобретения автомобилей? Я, честное слово, даже отложил книжку, размышляя над этим вопросом.
Он засмеялся.
Позади нас раздался автомобильный гудок. Поток машин двинулся, тронулись и мы.
— Закономерный вопрос, — ответил он, — в особенности после прочтения той книги. Не имеет значения, что мы делали в прошлом. Важно то, что мы можем сделать с тобой вместе сейчас.
— А имени у тебя нет?
Мы снова разогнались, но я ехал не быстрее, чем остальные машины в крайнем левом ряду.
— Можешь называть меня Малхия, — произнес он добродушно, — но уверяю тебя, ни один серафим небесный никогда не назовет тебе своего настоящего имени.
— Серафим? Ты хочешь сказать, что ты серафим?
— Ты нужен мне для особенного дела, и я предоставляю тебе возможность применить все свои способности, чтобы помочь мне и тем людям, которые прямо сейчас молят о нашем вмешательстве.
Я был сбит с толку. Я чувствовал потрясение. Ощущение все больше походило на дуновение холодного бриза по мере того, как мы приближались к Лос-Анджелесу и к побережью.
«Ты сам его выдумал. Врежься в набережную. Не валяй дурака из-за того, что зародилось в твоем больном мозгу».
— Ты меня не выдумал, — сказал он. — Неужели ты не понимаешь, что происходит?
Отчаяние грозило затопить все мои слова.
«Это надувательство. Ты убил человека. Ты заслуживаешь смерти и забвения, которые тебя ожидают».
— Забвение? — пробормотал мой спутник. Он говорил, заглушая шум ветра. — Думаешь, тебя ждет забвение? Думаешь, ты никогда больше не увидишь Эмили и Джейкоба?
«Эмили и Джейкоб!»
— Не говори о них! — отрезал я. — Как ты смеешь упоминать их при мне! Не знаю, кто ты такой, что ты такое, но не смей упоминать их. Если ты плод моего воображения, подчиняйся!
На сей раз его смех звучал простодушно и радостно.
— И как только я не сообразил, что с тобой будет именно так? — воскликнул он.
Он протянул руку и коснулся мягкой ладонью моего плеча. Он погрустнел, стал печальным и еще глубже погрузился в размышления.
Я смотрел на дорогу.
— Ничего не понимаю, — признался я.
Мы въезжали в центр Лос-Анджелеса. Еще несколько минут, и свернем на дорогу, ведущую в гараж, где можно оставить фургон.
— Не понимаешь, — повторил он задумчиво, оглядывая окрестности: низкие набережные, увитые плющом, и возносящиеся к небу стеклянные башни. — В этом-то все и дело, мой дорогой Счастливчик. Если ты поверишь в меня, разве тебе надо будет понимать?
— Как ты узнал про моих брата и сестру? — спросил я. — Откуда тебе известны их имена? Ты наводил справки, и я хочу знать, каким способом.
— Все, что угодно, кроме самого очевидного объяснения? Я именно тот, кто есть, и это все объясняет. — Он вздохнул. Этот вздох я слышал в люксе «Амистад», прямо у себя над ухом. Когда он заговорил снова, голос его звучал ласково. — Я знаю все о твоей жизни с того времени, когда ты находился в утробе матери.
Это выходило за пределы моих ожиданий, и вдруг мне стало совершенно ясно, поразительно ясно, что это выходит и за пределы моего воображения.
— Ты действительно здесь?
— Я здесь, чтобы сказать тебе: для тебя все может перемениться. Я здесь, чтобы сообщить: ты можешь не быть Лисом-Счастливчиком. Я здесь, чтобы отвести тебя туда, где ты сможешь начать жизнь заново и стать тем, кем ты мог бы стать… если бы в твоей жизни не произошли некоторые события. Я здесь, чтобы сказать тебе… — Он замолчал.
Мы доехали до гаража. Открыв пультом ворота, я благополучно и без хлопот загнал фургон внутрь.
— Что, скажи мне, что? — попросил я.
Мы смотрели друг другу в глаза. Казалось, он облачен в мантию спокойствия, неуязвимую для моего страха.
В гараже было темно, лишь в открытые ворота, через которые мы сюда попали, лился с улицы серый свет. Гараж был просторный, полутемный, прохладный, в нем было полно разных ящиков и стопок одежды, которую я мог бы или захотел использовать для будущих заданий.
Это место показалось мне вдруг лишенным всякого смысла, место, которое я мог уверенно и не без удовольствия покинуть.
Мне было знакомо это ощущение душевного подъема. Примерно так себя чувствуешь после долгой болезни, когда в голове внезапно проясняется, и становится хорошо, и жизнь снова кажется заслуживающей того, чтобы жить.
Он совершенно неподвижно сидел рядом со мной, и я видел, как в его глазах отражаются два отблеска света.
— Создатель любит тебя, — произнес он мягко, почти сонно. — Я здесь для того, чтобы предложить тебе иной путь. Путь к этой любви, если ты захочешь ее принять.
