Он даже купил им картинку с ангелом-хранителем. То была заурядная репродукция, которую он сам впервые увидел в школьном кабинете. Но он вставил картинку в рамку, купив в хозяйственном магазине необходимые материалы, и повесил ее на стену комнаты, где они спали втроем: Тоби и Джейкоб на двухъярусной кровати, а Эмили у дальней стены на отдельной раскладной койке.
Он выбрал для картинки узорчатую золоченую рамку. Ему понравились бусинки на ней, листочки в углах и широкое паспарту — оно отделяло мир на картинке от выцветших обоев маленькой комнатки.
Ангел-хранитель был высокий и женственный, с длинными золотистыми волосами и громадными белоснежными крыльями, отливавшими на концах голубым, в плаще поверх развевающейся белой туники. Он возвышался над мальчиком и девочкой, идущими по опасному мосту с зиявшими в нем дырами.
Сколько миллионов детей видели эту картинку?
— Смотрите, — сказал Тоби Эмили и Джейкобу, когда они опустились на колени для вечерней молитвы. — Вы всегда можете поговорить со своим ангелом-хранителем.
Он рассказал, как разговаривал со своим ангелом, в особенности в те вечера, когда денег в футляре для лютни собиралось совсем мало.
— Я просил: «Приведи ко мне побольше людей», и он, совершенно точно, приводил, — уверял Тоби, хотя Джейкоб и Эмили смеялись.
Эмили спросила, можно ли им молиться заодно и ангелу-хранителю мамы, чтобы она не напивалась так сильно.
Вопрос потряс Тоби, потому что сам он никогда не произносил слова «напивается». Он никогда не говорил, что мать «напивается», никому, даже своему исповеднику. И он изумился тому, что Эмили, которой на тот момент было всего семь лет, все знает. От ее слов Тоби пробрала темная дрожь, и он сказал брату и сестре, что жизнь не всегда будет такой, как сейчас. И он сделает все, чтобы она становилась лучше и лучше.
Он был твердо намерен сдержать слово.
В иезуитской школе Тоби скоро стал лучшим учеником в классе. Он играл по пятнадцать часов в субботу и воскресенье, чтобы зарабатывать достаточно и не ходить играть после школы, в то же время продолжая музыкальное образование.
Ему было шестнадцать, когда один ресторан нанял его играть по выходным. Там Тоби зарабатывал меньше, зато это был постоянный доход.
Когда возникала необходимость, он обслуживал столики в качестве официанта и получал неплохие чаевые. Но хотели от него именно вдохновенной и необычной музыки, и он был этому рад.
Заработанные деньги на протяжении многих лет он прятал в разных тайниках по всей квартире — в перчатках в своем комоде, под расшатанной половицей, под матрасом на постели Эмили, под днищем кухонной плиты, даже под обшивкой холодильника.
В удачные выходные он зарабатывал по несколько сотен, и в семнадцать лет ему предложили стипендию в консерватории, чтобы он мог учиться музыке всерьез. Он достиг своей цели.
То был самый радостный день в его жизни, и он пришел домой, сияя от счастья.
— Мам, у меня получилось, получилось, — сказал он. — Теперь все будет хорошо, точно тебе говорю.
Когда он не дал матери денег на выпивку, она выхватила у него лютню и разбила о край кухонного стола.
Он задохнулся. Ему показалось, что он умирает. Он подумал: можно ли умереть, если просто перестать дышать? Ему стало плохо, он сел на стул, опустив голову и свесив руки между коленями, и слушал, как мать мечется по квартире, рыдая, бормоча и проклиная самыми последними словами всех тех, кого она обвиняла в случившемся с ней. Она то вступала в спор со своей покойной матерью, то бубнила: «Дэн, Дэн, Дэн», снова и снова.
— Знаешь, чем наградил меня твой отец? — визжала она. — Ты знаешь, что он мне принес от тех баб с центральных улиц? Знаешь, с чем он меня оставил?
Эти слова привели Тоби в ужас.
Квартира провоняла спиртным. Тоби хотелось умереть. Однако Эмили и Джейкоб в любой момент могли выйти из трамвая на остановке линии Сент-Чарлз, находившейся в квартале от их дома. Тоби сбегал в магазин на углу, купил бутылку бурбона, хотя еще не достиг совершеннолетия, принес ее домой и силой вливал матери в рот, глоток за глотком, пока она не свалилась замертво на матрас.
После этого случая ее проклятое состояние стало развиваться в худшую сторону. Пока дети собирались в школу, она осыпала их немыслимыми ругательствами. В нее словно бес вселился, но это был не бес. Алкоголь съедал ее разум, Тоби это понимал.
Его тогдашняя учительница подарила ему новую лютню, особенную, гораздо дороже той, которую разбила мать.
— Как я люблю вас, — сказал Тоби и поцеловал учительницу в напудренную щеку, а она повторила, что в один прекрасный день он прославится с помощью этого инструмента и своей музыки.
— Прости меня, Господи, — молился он, стоя на коленях в церкви Святого Имени, глядя из вытянутого сумеречного нефа вверх, на алтарь. — Я желаю смерти своей матери. Хотя не имею на это права.
В выходные трое детей вымыли и вычистили до блеска дом, как делали это всегда. А она, их мать, лежала в пьяном забытьи, словно заколдованная принцесса. Рот у нее был приоткрыт, лицо гладкое и совсем юное, пьяное дыхание сладкое, как вишневка.
И Джейкоб прошептал себе под нос:
— Бедная пьяная мамочка.
Его слова потрясли Тоби так же сильно, как слова Эмили в прошлый раз.
В выпускном классе Тоби влюбился в девушку-еврейку из школы Ньюмана — частной средней школы с совместным обучением, считавшейся в Новом Орлеане такой же хорошей, как и школа иезуитов. Ее звали Лиона, и она приходила в иезуитскую школу для мальчиков, чтобы петь заглавную роль в мюзикле. Тоби сумел выкроить время для участия в том спектакле, и когда он пригласил Лиону на школьную танцевальную вечеринку, девушка ответила согласием. Он был ошеломлен. Она же настоящая красавица, темноволосая, с чарующим сопрано — и она ничего не имеет против него.
Еще несколько часов после танцев они сидели на заднем дворе ее прекрасного дома на Нэшвилл- авеню. В чудесном, наполненном ароматами саду Тоби не выдержал и рассказал Лионе о матери. Она выразила сочувствие и понимание. Под утро они проскользнули в гостевой дом их семейства, где и познали друг друга. Тоби не хотел открывать Лионе, что у него это первый раз, но когда она призналась, что и у нее это впервые, он сказал правду.
Он сказал, что любит ее. Она заплакала и ответила, что никогда не встречала людей, похожих на него.
Эта девушка с длинными темными волосами и темными глазами, с мелодичным голосом и готовностью к пониманию, была воплощением всего, о чем он мог мечтать. Ее отличала сила, приводившая его в восхищение, и проницательный ум. Он чувствовал леденящий страх при мысли о том, что может ее потерять.
Лиона приходила, чтобы быть рядом с Тоби жаркими весенними вечерами, когда он играл на Бурбон- стрит. Она приносила ему холодную кока-колу из магазина и стояла поодаль, в нескольких шагах от него, слушая музыку. Только учеба отвлекала ее от него. Лиона была умной и обладала прекрасным чувством юмора. Ей нравилась лютня, она понимала, почему Тоби так ценит свой инструмент за необычный тон и изящную форму. Ему нравился ее голос (гораздо лучше, чем у него самого), и вскоре они начали исполнять дуэты. Она предпочитала песни из бродвейских мюзиклов. Так в репертуаре Тоби появился новый раздел, и когда позволяло время, они играли и пели вдвоем.
Однажды днем — мать уже какое-то время чувствовала себя более-менее сносно — он привел Лиону
