Она совсем отдышалась и натянула одеяло до подбородка.
– Вы и в самом деле дали волю рукам, – повторила она.
– Условный рефлекс. И не рукам, а руке. Когда вы дали ей фотографию?
– Давно. Около года тому назад. Однажды в субботу на дневном спектакле она передала мне в уборную записку, а в ней сообщила, что видела меня в своем доме, и попросила три билета на следующую субботу – ей хотелось сводить в театр подружек. Внизу, под именем, стоял адрес. Тот самый… Я велела ее привести и глазам своим не поверила. Такую красоту я видела впервые. Я подумала – она тоже… она бывала…
Я понимающе кивнул:
– Что она посещала ту комнату. Я этого не думаю.
– Я тоже, поговорив с ней. Она сказала, что видела меня в прихожей два раза, – сказала она, – и узнала по фотографиям. Она заявила, что никому ничего не рассказывала и не расскажет, я дала ей фотографию с автографом и три билета. То было в июне, а в июле мы на месяц закрылись на летние каникулы, а в августе она опять ко мне пришла. Она выглядела еще красивее, глаза отказывались верить. Ей снова были нужны три билета, я сказала, что пошлю по почте, и тут-то она заявила мне, что решила брать деньги за молчание. Так прямо и сказала: за молчание. По пять долларов в месяц. Мне было велено отправлять деньги по первым числам на почтовое отделение, что на Восемьдесят третьей улице, у станции «Планетарий». Вы ее видели?
– Да.
– И не удивляетесь?
– Нет. Я давно отвык удивляться, после первых двух лет работы сыщиком.
– А я вот удивилась. Такая прекрасная, гордая девушка. И я, конечно… в общем, решила, что это только начало. С того раза я все время ждала, что она опять придет ко мне и скажет, что пяти долларов в месяц мало, но она так и не пришла.
– Больше вы ее не видели?
– Нет, но она меня видела. Она тогда рассказала, что придумала: услышав, как открывается дверь с улицы, она гасила у себя свет и оставляла в двери щелку. Когда я потом туда приходила и шла через прихожую, я сама видела эту щелку в притворенной двери. У меня возникло такое чувство – не знаю почему, – меня возбуждало, что она следит за мной из темноты.
Она похлопала по постели:
– Сядьте сюда.
Я встал:
– Нет, мэм. Когда вы вот так натягиваете одеяло, удержаться еще трудней – я-то знаю, что под ним. Меня ждут дела. Сколько всего пятидолларовых бумажек вы ей послали?
– Не считала. Она приходила в августе, значит, первые деньги я отправила первого сентября, а потом каждый месяц.
Одеяло соскользнуло.
– Включая май? Двенадцать дней тому назад?
– Да.
– Получается девять. Все они в сейфе у мистера Вульфа. Я обещал миссис Перес когда-нибудь их вернуть, но раз это плата за молчание, вы имеете на них полное право.
Я шагнул к постели, вытянул руку, обхватил пальцами ее ногу и нежно пожал.
– Видите? Условный рефлекс. Пойду-ка я лучше.
Я повернулся и вышел из комнаты, а когда достиг прихожей, откуда-то появилась телохранительница Майк, которая, впрочем, и не подумала открыть мне дверь. В холле внизу я остановился, чтобы сказать портье:
– Можете не волноваться. Пропажа отыскалась в шкатулке для драгоценностей – горничная решила, что это серьги.
С привратниками следует поддерживать добрые отношения – это себя окупает. Когда я вышел на улицу, мои часы показывали 15:40, значит, Вульф должен был сидеть в кабинете. Я нашел телефонную будку в том же квартале и позвонил.
– Да? – раздался в трубке его голос. Не желает он отвечать на звонки как положено.
– Это я. Говорю из автомата на Мэдисон-авеню. Деньги, добытые шантажом, возвращаются обратно, так что бумажки принадлежат Мег Дункан. Мария Перес застукала ее в прихожей с год назад, встретилась с ней и девять месяцев вымогала деньги, по пять монет в месяц. Одна из крупнейших операций в криминальной истории. Вчера вечером Мег Дункан работала, из театра пошла прямо домой и легла спать. Постель видел и на ней сидел. Вероятно, так и было – скажем, на девяносто пять процентов. Отсюда до особняка Йигера около восьми минут. Может, сперва зайти туда?
– Нет. Звонила миссис Йигер, я сказал, что ты будешь от пяти до шести. Она думает, что ты сведешь ее поглядеть на комнату. Сам выкручивайся.
– Попробую! Когда я заходил утром, вы сказали, что, может, захотите направить меня к Саулу, Фреду или Орри.
– Я считал, что это может понадобиться, но нет. Действуй.
Выйдя к обочине ловить такси, я размышлял о деловом здравом смысле и изящных чувствах Марии. Если вам случится иметь подписанную фотографию человека, у которого вы вымогаете деньги за молчание, вы ее не храните. На фотографии, конечно же, стояло «С лучшими пожеланиями», «Всего самого доброго» или что-нибудь в том же духе, но после того, как дарительница превратилась в жертву, держать ее автограф стало негоже.
14
Ни с мистером, ни с миссис Остин Хаф я не договаривался о встрече, во-первых, потому, что не знал, когда закончу с Мег Дункан, а во-вторых, хотелось бы поговорить с кем-то из них, неважно с кем именно, с глазу на глаз. Вот почему, нажимая на кнопку звонка в вестибюле номера 64 по Райской улице, я не знал, будет ли кто дома. Кто-то был. Замок щелкнул, я открыл дверь, вошел и поднялся по лестнице. Меня не ждали в дверях квартиры, как в прошлый раз, – он стоял у конца второго пролета. Когда я добрался до площадки, он отступил на шаг. Он не обрадовался моему приходу.
– Снова я, – произнес я вежливо. – Нашли вчера жену?
– Что вам надо? – осведомился он.
– Ничего особенного. Задать пару вопросов. Тут кое-что произошло, и это несколько осложняет дело. Вы, скорее всего, знаете – убита девушка, которую звали Мария Перес.
– Нет. Я сегодня не выходил из дома и не читал газеты. Кто эта Мария Перес?
– Кто
– Я не включал приемника. Так кто она была?
– Она была дочерью человека, с которым вы говорили, когда ходили в тот дом на Восемьдесят вторую улицу. Ее тело нашли вчера ночью на Северном речном пирсе. Убита выстрелом между девятью вечера и полуночью. Мистер Вульф хотел бы знать, где вы провели вчерашний вечер. И жена тоже.
– Ни… себе! – сказал он.
У меня глаза полезли на лоб. Он позаимствовал выражение не у Роберта Браунинга, это уж точно, хотя какой-нибудь драматург-елизаветинец вполне мог позволить себе такой оборотик. В елизаветинцах я не силен. Впрочем, откуда бы он это ни почерпнул, передо мной был совсем другой Остин Хаф, не тот, кого я вчера жалел, и дело было не только в словечке, но в лице и всей его повадке. Этот Хаф не просил о милости.
– Стало быть, – заметил он, – вы хотите знать, как жена провела вчерашний вечер? Лучше сами ее спросите. Идемте.
Он повернулся и двинулся по коридору, я пошел следом. Дверь в квартиру была открыта. Передней не было. Небольшая комната была обставлена как гостиная, но стен не было видно из-за книг. Он подошел к двери в противоположной стене, открыл и знаком предложил мне войти. Сделав пару шагов, я остановился как вкопанный.
Он ее прикончил. Не нужно спешить с выводами, как оно нередко бывает, но второй раз за один и тот же день я застал молодую женщину в постели, только теперь она была целиком накрыта, даже с головой. И
