претерпело полное и, видимо, неосознанное изменение. Он смотрел на меня огромными перепуганными глазами.
Свет за его спиной начал меркнуть, когда Стефан стал приближаться этакой темной тенью, свет еще больше померк, когда призрак завис надо мной, не более осязаемый, чем тень кулис.
Музыка закончилась.
Весь зал встал, как один человек. Еще одна победа. Как же так, Господи? Как же так? Три яруса вознаграждают тот шум, что является моим единственным языком.
Зал взорвался аплодисментами.
Еще одна победа.
Придуманные призраки исчезли без следа.
Кто-то подошел, чтобы увести меня со сцены. Я вглядывалась в лица, кивала: «Не разочаровывай зрителей, огляди зал направо и налево, взгляни на верхние ярусы балкона, а затем на ложи. Нечего поднимать руки в тщеславном жесте – просто поклонись. Кланяйся и шепчи благодарности. И они все поймут. Благодари их от всей своей окровавленной души.
На мгновение я снова увидела его, совсем близко, смущенного, согбенного, почти прозрачного, угасающего. Жалкое несчастное создание. Но откуда взялось это замешательство? Это странное удивление в его взгляде. Он исчез.
Меня снова подхватили люди, о счастливица, ведь вокруг тебя столько добрых ласковых рук. О, судьба, удел, рок и планида.
– Стефан, ты мог бы уйти туда, где свет. Стефан, ты должен был уйти!
Стоя за кулисами, я все плакала и плакала.
Никто не посчитал это ни в малейшей степени странным. Щелкали камеры, строчили репортеры. В глубине души я уже не сомневалась, что те, кого я потеряла, обрели покой – кроме Фей… и Стефана.
Глава 20
Я отправилась в «Театро Амазонес», что в Манаусе, потому что это было исключительное место и однажды я уже видела его в кино. Фильм назывался «Фицкарралдо» немецкого режиссера Вернера Герцога, ныне покойного, Лев и я в чертовски трудное время после смерти Лили провели один спокойный вечер вместе на киносеансе.
Я не запомнила сюжета. В памяти остались только оперный театр и рассказы о каучуковом буме и роскоши здания и какое оно великолепное, хотя ничто на земле никогда бы не могло сравниться с этим дворцом в Рио-де-Жанейро.
А кроме того, я должна была немедленно сыграть еще один концерт. Во что бы то ни стало. Я должна была узнать, вернутся ли призраки. Я должна была убедиться, что все кончено. Перед отъездом у нас возникла небольшая заминка.
Позвонил Грейди и настоятельно просил, чтобы мы вернулись в Новый Орлеан. Он не говорил зачем, а только твердил, что мы должны вернуться домой, пока наконец Мартин не взял трубку и со своей обычной сдержанной оскорбительностью потребовал у Грейди ответа, что тот имеет в виду.
– Послушай, если Фей мертва, скажи нам… Просто скажи. Нам совсем не обязательно лететь домой в Новый Орлеан, чтобы узнать эту новость. Скажи нам сейчас.
Катринка вздрогнула.
Спустя долгую паузу Мартин, прикрыв рукой трубку, сказал:
– Это ваша тетушка Анна Белл.
– Мы любим ее, – сказала Роз, – мы пошлем море цветов.
– Нет, она не умерла. Она заявляет, что ей звонила Фей.
– Тетушка Анна Белл? – переспросила Роз. – Тетушка Анна Белл разговаривает с архангелом Михаилом, когда принимает ванну. Она просит его помочь ей снова не упасть в ванной и не сломать бедро.
– Передай мне трубку, – сказала я. Остальные сгрудились вокруг.
Все оказалось так, как я думала Тетушка Анна Белл, которой было уже далеко за восемьдесят, решила, что среди ночи ей кто-то звонил. Номера не оставили, откуда звонили – непонятно.
– Она говорит, голос был едва слышен, но уверена, что это голос Фей.
– Что-нибудь просили передать?
– Нет, ничего.
– Я хочу сейчас же поехать домой, – сказала Катринка.
Я засыпала Грейди вопросами. Искаженный голос, похожий на голос Фей, бессмысленный звонок, никакой информации, откуда звонили – неизвестно. А как же телефонный счет? Пока не пришел. Все равно толку от него будет мало: тетушка Анна Белл давно потеряла свою карточку, и кто-то из Бирмингема, штат Алабама, теперь звонит по ней во все города.
– Нужно, чтобы кто-нибудь там дежурил, – сказал Мартин. – Один у телефона тетушки Анны Белл, а второй – дома. Вдруг Фей снова позвонит.
– Я еду домой, – сказала Катринка.
– Зачем? – спросила я, вешая трубку. – Чтобы сидеть там и ждать изо дня в день на случай, если она снова позвонит нам?
Сестры посмотрели на меня.
– Я знаю, – прошептала я. – Раньше не знала, а теперь знаю. И очень на нее сердита.
Последовало молчание.
– Как она могла так поступить… – произнесла я.
– Не говори того, о чем потом пожалеешь, – сказал Мартин.
– Может быть, действительно звонила Фей, – сказал Гленн. – Послушайте, я сам здорово раздосадован и готов поехать домой. Я не против вернуться на Сент-Чарльз и подождать звонка от Фей. Я поеду. Только не просите меня составить компанию тетушке Анне Белл. Триана, ты отправляйся в Манаус. Ты вместе с Мартином и Роз.
– Да, я хочу поехать, – сказала я. – Мы проделали такой далекий путь, и мне очень нравится этот край. Я еду в Манаус. Я должна поехать.
Катринка и Гленн уехали.
Мартин остался, чтобы организовать благотворительный концерт в Манаусе, а Роз поехала со мной. Все помнили о Фей. Полет в Манаус длился три часа.
«Театро Амазонес» оказался жемчужиной – он был меньше, чем величественное мраморное сооружение в Рио, но был так же восхитителен и очень необычен, с решеткой в виде кофейных листьев, теми самыми бархатными креслами, которые я видела в фильме «Фицкарралдо», фресками индейцев и убранством, в котором искусство этой земли тесно переплелось с барокко по воле смелого и безумного торговца каучуком, который и построил театр.
Казалось, будто все в этой стране, или почти все, создано, как в Новом Орлеане, не одной группой энтузиастов или силовой группой, а каким-то одиночкой, причем сумасшедшим.
Это был поразительный концерт. Призраки не появились. Вообще никаких призраков. И музыка теперь приобрела направление, и я уже чувствовала, куда она течет, и не тонула в ней. Я неслась вместе с потоком. И не боялась сочных красок.
На площади стояла церковь Святого Себастьяна. Пока шел дождь, я просидела в ней час, думая о Карле, думая о многих вещах, о том, как изменилась моя музыка и что теперь я научилась запоминать, что играла накануне, или, по крайней мере, слышать слабое эхо того, что было сыграно.
На следующий день мы с Роз гуляли вдоль гавани. Город Манаус был таким же непредсказуемым, как и его оперный театр, и напоминал мне Новый Орлеан сороковых, когда я была совсем маленькой девочкой, а наш город был настоящим портом и в каждом доке стояли корабли вроде этих.
Паромы развозили сотни рабочих по домам в их деревни. Уличные торговцы предлагали всякую мелочь, которую обычно привозят моряки: батарейки для карманных фонариков, аудиокассеты, шариковые ручки. В мое время самым ходовым товаром были зажигалки с голыми женщинами. Я вспомнила, что эту ерунду можно было купить у таможни.
Никаких звонков из Штатов.
Можно ли это считать зловещим признаком? Или, наоборот, это хорошо? А может быть, это вообще ничего не означает?
