В комнатах висели клубы голубого сигаретного дыма. Я рассматривал лица, будто через объектив камеры. Все они были красивы. И все несовершенны. Голоса слились в бессмысленный оглушительный гул, мысли из стольких голов превратились в хаос. Я потерял чувство равновесия. Мне хотелось убежать, но я не позволил себе смалодушничать.
Запах еды был отвратительный, запах спиртного показался мне до странности резким и чужим, словно я за всю жизнь не выпил ни рюмки. Я продирался сквозь толпу, с удовольствием вдыхая лишь один запах – аромат крови, источавшийся из каждого дюйма плоти.
Я увидел невесту в разукрашенной беседке. Невероятно худенькая – в чем только душа держалась. Хорошенькая. Белое свадебное платье с длинными кружевными рукавами. Невеста курила сигарету, держа ее в левой руке. Увидев меня, она энергично закивала, словно мы были с ней знакомы, и я прочел в ее мыслях приглашение – но что ей от меня понадобилось?
Я не мог отвести от нее глаз, продираясь сквозь толпу гостей. Она продела свободную руку мне под локоть, и я уловил аромат ее крови, так и бурлившей жизнью под оливковой кожей.
Невеста затянула меня в большую спальню и заперла дверь на замок. Ее большие черные глаза глядели на меня умоляюще. Размазанная тушь. Капризно надутый красный ротик.
«Ты видел его, этого ублюдка, – она кипела от злости и сыпала проклятиями. – В день свадьбы он так поступает со мной! – Ее лицо исказилось от ярости. Девушка рванула на мне смокинг и потянула к кровати. Ее черные волосы выбивались из прически с бриллиантовыми заколками. – Ну, давай, сделаем все быстро, пусть только попробует взломать дверь, черт бы его побрал, эту свинью».
Я обхватил ее подбородок правой рукой и повернул к себе. Наклонился и поцеловал невесту в губы. Что для меня значил этот поцелуй? Я уже ничего не чувствовал, кроме аромата крови. Наклонился к ее горлу, впился в него зубами изо всех сил, и артерия лопнула, залив кровью свадебное платье, – из нее хлестал самый настоящий фонтан. Девушка, задыхаясь, охнула. Я накрыл ранку ртом, проклиная себя, свою неловкость, жажду, невезение. Я все пил и пил, не отрываясь. Она безвольно обмякла, словно в экстазе, пока я впитывал череду банальных безвинных картин, где не было ни зла, ни коварства, ни угрозы, ни знаний, ни боли.
А я все продолжал глотать соленую кровь. Я стал рабом этой крови, слившись с ней в одно целое. Ничего, кроме крови, мне не было нужно. Правда, мне хотелось, чтобы она все-таки не умерла, чтобы на ее белом платье, таком чудесном белом платье, не было крови.
Ее сердце перестало биться – словно задули свечу или спичку. И оживить его было невозможно. Я держал невесту в руках, я тряс ее. Вернись. Произошла ошибка. Ужасная ошибка. Я снова принялся пить, как глупец, пока не выпил все до последней капли. Я съежился. Застонал. В ней не осталось жизни, не осталось ни капли крови. Я тряс ее как куклу. Сломанную свадебную куклу. Она была совершенно мертвая! Испорченная прическа, в которой сияли бриллианты.
Кто-то вцепился мне в волосы и отшвырнул так, что я ударился о стену. Удар оказался настолько сильным, что я на секунду ослеп и лишился чувств, а потом в мигающем свете разглядел, как мертвая невеста соскальзывает с кровати на пол, и кровь на ее платье, прелестном кружевном платье, прелестном белом кружевном платье, расшитом блестящим жемчугом, волосы выбились из бриллиантовых заколок, хорошенькое личико, не выражавшее больше ни злобы, ни ненависти.
От невесты меня оттащила Петрония. Она выволокла меня на террасу и снова швырнула о стену. На этот раз я почувствовал, что из разбитого затылка потекла кровь. Я еще не пришел в себя от болевого шока, а она перебросила меня через перила. Я начал падать вниз, летел к морю и чувствовал, что умираю. Я был наполнен невинной кровью и умирал. Я рыдал и умирал, а невеста, бедная невеста, она была мертва, я бросил ее, залитую собственной кровью, – бессмысленная, ужасная трагедия.
Я снова оказался в палаццо, и Петрония опять принялась бить меня, проклиная нас обоих за то, что подарила мне бессмертие.
«Идиот, ты убил ее. Идиот, она была всего лишь шлюшкой, и ты ее за это убил! Среди толпы убийц ты выбрал ее. Она была всего лишь шлюшкой. Придурок».
Снова, и снова на меня обрушивались удары – сначала по лицу, потом по ребрам. Было очень больно, но боль – это еще не смерть. Я растянулся на полу.
«Остановите ее! – ревел старик. – Остановите, остановите!»
«Я привожу тебя поохотиться на свадьбу, где полно убийц, а ты убиваешь невесту! – кипела Петрония. Она пнула меня в лицо. Я перекатился на спину. Она пнула меня в пах. – Тупица, бездарь, недоучка, идиот, неумеха!»
Старик не переставал реветь:
«Пусть она прекратит!»
«А кровь на ее платье! Как тебе это удалось! Дурак, идиот, тупица! Где, по-твоему, ты находишься? И вообще, кто ты такой?»
В конце концов Арион оттащил ее прочь.
«Это мы виноваты, – сказал он. – Оставили его без присмотра. Он слишком молод. Нам следовало быть рядом».
Петрония уткнулась в грудь Ариона и по-настоящему разрыдалась.
Старик тоже начал всхлипывать.
А я лежал на полу и мечтал о смерти.
Господи, как я мог дойти до этого? Как могли мои чувства так меня подвести? Как моя жадность сумела вывести меня на эту опасную тропу? И я теперь оказался в полной тьме, куда не проникает ни паника, ни волнение. Господи, какая мука. И все же я цеплялся за остатки того, что я есть. Я цеплялся за все то, чем являюсь.
А где-то очень далеко мои родные меня искали. Наверняка. И при этом, наверное, говорили:
«Он угодил к аллигаторам. Бедный Квинн. Его больше нет».
И меня действительно больше не было.
41
До восхода Арион отвел меня в подвал под домом и показал склеп, в котором мне предстояло спать. А еще он просто объяснил, что солнце может уничтожить меня, ведь я еще так молод, но, даже когда я достигну преклонного возраста, такого как у него, я все равно на солнечном свете буду терять силы и отключаться. Арион также сообщил мне, что огонь может означать для меня смерть. Но ничто другое не способно меня убить.
Мне показалось, будто я все понял, что, разумеется, было неразумным с моей стороны. Арион также сказал, что раны, которые нанесла мне разъяренная Петрония, заживут в течение дня, потому что они не очень серьезные для такого сильного создания, как я. Еще он пообещал, что придет за мной после захода солнца, добавив, что я должен его ждать.
«Не бойся тесного ящика, дитя мое, – сказал он. – Сделай его своим пристанищем. И не бойся своих снов. Теперь ты бессмертен, и все твои способности только усилились. Прими это и радуйся».
Я улегся в склеп, терзаясь невыразимым ужасом, но тут ничего нельзя было изменить, и, когда надо мной закрылась гранитная крышка, я, тихо поплакав, очень скоро отключился.
И мне приснился сон о Пэтси. Она пахла как сладкая вата. И губы ее были как яблоко из сладкой ваты. Мне приснилось, что я совсем маленький, сидел у нее на коленях, но она столкнула меня, и через мгновение я превратился во взрослого и убил ее. Я пил ее кровь. По вкусу совсем как кленовый сироп. Ее болезни и подлость не могли меня заразить. Я попытался проснуться. Мне снилось, что я снова и снова пытаюсь проснуться, и один раз мне это удалось – по крайней мере, так мне приснилось – я проснулся, держа в руках ее тело. Кукла Барби. Я сбросил ее в зеленые воды болота и, глядя, как она тонет, испытывал ужас. Но она была мертва и вскоре скрылась под водой, и тогда на поверхности выступила кровь. Слишком поздно было спасать. Пока, Пэтси. Смех Ревекки. «Смерть за мою смерть».
Когда я в следующий раз открыл глаза, то увидел над собой Ариона. Солнце только что село, небо было все еще красным, и склеп наполнился золотистым светом. Арион обрадовался, что я в сознании, и повел меня по лестнице на террасу. Звезды, плывущие по фиолетовому небу. Облака, подсвеченные золотом. Это было великолепно.
«Некоторые Охотники за Кровью не просыпаются до тех пор, пока небо не потемнеет, – сказал он, – и они никогда не видят этой спокойной красоты. Я вижу, ты затеняешь глаза, но этот свет для тебя
