Только бы никто меня не узнал! В любом случае это маловероятно, мы же так далеко от Рима, и я очень долго жила в дома отца, который, к счастью, избавлял меня от посещения банкетов, ужинов и даже церемониальных собраний.
Форум оказался намного больше, чем мне помнилось по первому впечатлению. Добравшись до него и увидев перед собой огромную площадь, залитую солнцем, со всех сторон огороженную портиками храмов и общественных зданий, я просто изумилась.
На рынках под навесами продавалось все. В одном месте собирались серебряных дел мастера, в другом стояли ткачи, был и ряд торговцев шелком; я заметила, что боковая улица справа от меня отдана под торговлю рабами – лучшими рабами, которые, возможно, не дойдут до аукциона.
Вдалеке я увидела высокие мачты кораблей. Пахло рекой. В расположенном поблизости храме Августа горели огни, ленивые легионеры в форме готовы были в любой момент приступить к действиям.
Мне стало жарко, я нервничала, потому что с меня все время соскальзывала накидка, да и все шелка, казалось, только и ждали момента, чтобы сползти с плеч. Повсюду располагалось столько открытых винных двориков, где женщины собирались поболтать. Я могла бы найти свободное место рядом с ними и выпить.
Но мне нужно было обзаводиться хозяйством. Найти верных рабов.
В Риме я, конечно, никогда не ходила на рынок рабов. Мне ни в коем случае не пришлось бы этим заниматься. К тому же, в наших владениях в Тоскане и Риме было столько семей рабов, что мы не испытывали нужды в покупке новых. Напротив, мой отец имел обыкновение собирать у себя дряхлых и мудрых рабов, принадлежавших прежде его друзьям, и мы часто подшучивали над ним, говоря, что он создал в саду Академию для рабов, которые только и делают, что спорят об истории.
Но мне сейчас приходилось изображать из себя опытную и проницательную женщину. Я обследовала каждого качественного домашнего раба, выставленного на продажу, и быстро остановилась на паре сестер, очень молоденьких, буквально трясущихся от страха, что в полдень их продадут с аукциона и они попадут в бордель. Я послала за табуретами, и мы сели, чтобы поговорить.
Они родились рабынями и попали сюда из небольшого хозяйства в Тире. Обе хорошо знали греческий и латынь, говорили по-арамейски. Они выглядели так мило, что походили на ангелов.
Девушки умели делать буквально все и продемонстрировали познания во всех областях, какие мне требовались. Они умели одевать, делать прическу, накладывать на лицо краску; приводили в пример рецепты восточных блюд, о которых я и не слыхивала; называли разные помады и румяна.
Одна из них, покраснев от страха, обратилась ко мне: «Госпожа, я могу накрасить вам лицо очень быстро, очень хорошо!»
Я поняла – она намекала на то, что мои неумелые старания не увенчались успехом… Еще я поняла, что воспитанные в небольшом хозяйстве девушки обладали намного более разносторонними навыками, чем рабы у нас дома.
В ответ на их мольбы я купила обеих. Потребовав для них чистые туники скромной длины, я получила одеяния из синего льна, хотя и не очень красивые. После этого я нашла бродячего торговца, продающего паллы, и купила сестрам по голубой накидке. Они были несказанно счастливы! Они вели себя скромно и захотели прикрыть головы.
В их преданности мне сомневаться не придется – они готовы были за меня умереть.
Мне не приходило в голову, что они умирают от голода, пока, занятая поисками других рабов, я не услышала, как гнусный работорговец напоминает дерзкому образованному греку, что тот не получит пищи, пока его не продадут.
«Какой кошмар! – воскликнула я. – Девочки, вы, наверное, голодны? Идите на Форум, там готовят пищу. Смотрите вдоль улицы. Видите, расставлены столы и скамейки».
«Одни?» – в ужасе спросили они.
«Послушайте, девочки. У меня нет времени кормить вас с ладони, как птичек. Не смотрите мужчинам в лицо; ешьте и пейте что захотите. – Я дала им столько денег, что они были шокированы. – И не уходите, пока я за вами не приду. Если к вам подойдет мужчина, притворитесь, что испугались, наклоните головы и как можно яснее дайте ему понять, что не говорите на его языке. Если дела пойдут плохо, идите в храм Изиды».
Они вместе побежали по узкой улочке пировать, и их развевающиеся на ветру накидки были такого красивого голубого цвета, что я вижу его даже сейчас – цвет неба, рассекающий плотную потную толпу за скопищем навесов. Миа и Лиа. Запомнить несложно, но отличить одну от другой я бы не смогла.
Неожиданно мое внимание привлек иронический смех. Смеялся греческий раб, чей господин только что грозился заморить его голодом.
«Отлично, не давайте мне есть, – говорил он господину. – И что у вас останется на продажу? Больной и умирающий человек вместо выдающегося, великого ученого».
Выдающийся и великий ученый?!
Я обернулась и взглянула на него. Он сидел на табурете и не поднялся, увидев меня. На нем была одна грязная набедренная повязка – сущая глупость со стороны торговца, но благодаря такому пренебрежению становилось ясно, что раб этот, с изящным лицом, мягкими темными волосами, удлиненными миндалевидными зелеными глазами и саркастическим изгибом прекрасно очерченных губ, на самом деле очень красив. Лет, наверное, тридцати – может быть, чуть меньше. Как и большинство греков, он был крепкого сложения, с развитой мускулатурой.
Грязные волосы испачкались и были обрезаны, а на шее на веревке висела такая жалкая дощечка, какой мне еще не доводилось видеть, испещренная криво написанными мелкими латинскими буквами.
Поправив накидку, я подошла ближе к его великолепной обнаженной груди, несколько позабавленная его наглым взглядом, и попробовала прочесть написанное.
Такое впечатление, что он мог обучать любой философии, любому языку и математике, умел петь все, что только можно, знал всех поэтов, мог приготовить шикарный банкет, был терпелив с детьми, вместе с хозяином-римлянином побывал на военной службе на Балканах, мог исполнять обязанности вооруженного охранника, был послушен, добродетелен и всю жизнь прожил в Афинах в одном доме.
Я прочла все это с оттенком презрения. Заметив мое пренебрежение, он окинул меня нахальным взглядом, бесстыдно сложил руки прямо под табличкой и откинулся к стене.
Внезапно я увидела, почему торговец, порхающий рядом, не заставил грека подняться. У грека осталась только одна здоровая нога. Левая нога, начиная от колена, была сделана из резной слоновой кости вместе с очень аккуратной стопой и сандалией. Идеальные пальцы. Эта красивая нога состояла из трех пропорциональных секций, соединяющихся воедино, опоясанных резными узорами, и отдельной части вместо ступни с намеченными на ней ногтями и искусно вырезанными полосками от сандалий.
Я никогда не видела такого протеза, такой уступки искусственному в противовес скромной попытке подражать природе.
«Как ты потерял ногу?» – спросила я по-гречески.
Никакой реакции.
Я указала на ногу.
Ответа вновь не было.
Я повторила вопрос по-латыни.
От волнения работорговец поднимался на цыпочки и стискивал руки.
«Госпожа, он умеет вести записи, управлять любым делом; он пишет превосходным почерком и честно проводит подсчеты».
Хм-м-м. Значит, о воспитании детей даже не упоминается? Я не похожа на жену и мать? Плохо.
Грек усмехнулся и отвел глаза. Он тихо и язвительно сказал по-латыни, что если я потрачу на него деньги, то выброшу их на покойника. У него оказался негромкий красивый голос, усталый и полный презрения, но с хорошей дикцией.
Мое терпение иссякло. Я быстро заговорила по-гречески.
«Лучше бы ты у меня поучился, высокомерный афинский дурак! – сказала я, покраснев от ярости, что меня так неправильно воспринимают и раб, и работорговец. – Если ты вообще умеешь писать по-гречески и по-латыни, если ты действительно изучал Аристотеля и Евклида, чьи имена ты, кстати сказать, написал с ошибками, если ты воспитывался в Афинах и видел битвы на Балканах, если хотя бы половина этой
