Фаэтону не терпелось поскорее продолжить церемонию и пройти врата. Он лишь пожал плечами.
– Софотеки невероятно умны, мы можем полагаться на их совет, чтобы защитить себя.
– Так ли это на самом деле? – Гелию не понравилась эта мысль. – Неужели я никогда не рассказывал тебе историю Гиацинта-Подгелиона Септимуса Серого? Когда-то мы были друзьями. Даже больше, чем друзьями. Мы обменялись личностями.
Неожиданно для себя Фаэтон заинтересовался.
– Да? А я всегда считал вас политическими противниками. Врагами.
– Ты говоришь о Гиацинте Систине. Это другая его версия, очень похожая на него. Сейчас это называется параллельно-приближенный брат, освобожденный непарциал… тогда этой терминологии не было.
– А как же вы называли братьев?
– Клонами в реальном времени.
Фаэтон усмехнулся.
– Да уж, людей Второго бессмертия не обвинишь в романтизме!
– Это точно, – с улыбкой согласился Гелий. – Я организовал романтическое движение в манориальных школах именно поэтому. Ведь тогда еще не было Консенсусной эстетики, не было согласия и не было стандартизированных форм. Но Орфей Изначальный Утверждающий, который вообразил себя поэтом, что видно из его имени, настойчиво выступал за возврат к классическим темам и образам. Тогда еще он не был пэром, потому что он правил один, без пэров.
(Фаэтон знал, что Гелий выбрал себе имя из классической мифологии в соответствии с той, возрожденной Орфеем традицией.)
– Не было пэров? Но ведь Благотворительная композиция уже существовала.
– Да, но она не пользовалась поддержкой общественного мнения. Возможно, ты забыл, но записей жизни того времени нет на ученических каналах, а Благотворительная композиция того времени яростно выступала против ноуменальной технологии. Причина вполне понятна.
Как только Орфей открыл свой первый банк ноуменальных записей, количество желающих вступить в Композицию упало почти до нуля. Люди предпочитали быть бессмертными по-настоящему, в своем собственном индивидуальном виде, а не в виде записи, внесенной в коллективный разум. Структуры называют это бессмертием или «Первым бессмертием», но поскольку они не используют ноуменальную математику, а потому не могут ухватить самосознание и душу, записи Композиций – это всего лишь профанация. Люди, другие люди, делают вид, что они – вы, проигрывают ваши старые мысли после вашей смерти. Будто актер читает ваш дневник.
– Ну а Вафнир? Он ведь был пэром.
– Вафнир был живым, но не был человеком. Он превратил себя в электростанцию на орбите Меркурия. Вся эта чертова станция и была его телом. Он был богат, но люди считали его сумасшедшим. – Гелий улыбнулся своим воспоминаниям. – Безумное было времечко, время безрассудных свершений и невиданных удовольствий, время симфоний и света. Мы все верили, что не можем умереть, и восторг от прорыва, совершенного Орфеем, играл в наших душах, как молодое вино. Хотя где же был тогда я?..
Фаэтон понял, что Гелий, по всей видимости, отключил местную линию Радаманта, иначе он не смог бы забыть свою роль. Софотеки юпитерианской системы не так строго придерживались протокола личной информации, как земные, поэтому, просто отключив Радаманта, можно было рассчитывать, что весь их разговор не записывается. Скорее всего, Гелий считал, что те слова, которые он собирался сказать Фаэтону, слишком важны, а потому они не подлежат разглашению.
– Мне кажется, вы хотите рассказать мне какую-то страшную историю и отговорить от вступления во взрослую жизнь, сэр.
– Не дерзи, мальчик.
– А мне казалось, вам нравится дерзость, старина.
– Только в меру. Вот что, я хотел рассказать тебе о Гиацинте.
Фаэтон не был настроен слушать долгий рассказ.
– Наверное, я не ошибусь, если предположу, что Гиацинт Систин ненавидит вас из-за той истории с Гиацинтом Септимусом, которую вы хотите мне рассказать?
Гелий мрачно кивнул.
– Вы сказали, что его имя было Гиацинт-Подгелий. Вы поменялись с ним личностями?
– Да, мы жили жизнью друг друга один год и один день.
– И он не пожелал меняться обратно по истечении года. Он вообразил, что он – это вы.
И снова Гелий кивнул в знак согласия.
– Но отец! Отец! Как вы могли совершить такую глупость!
Гелий вздохнул и уставился в потолок.
– Честно говоря, я сейчас не знаю, был ли я таким же умным, как ты в твоем возрасте.
Фаэтон не мог в это поверить.
– Но разве вы не подумали о последствиях?
Гелий снова опустил взор.
– Мы были очень дружны. Нам тогда казалось, что мы сможем работать вместе еще лучше, если по-
