Заговор против «азиата в тапках»
Еще в июле 1936 года всем парторганизациям СССР было разослано закрытое письмо ЦК ВКП(б), в котором И. Сталин критиковал членов партии за отсутствие бдительности и заявлял, что нынешними врагами государства являются «троцкистские агенты японской и германской разведок». Это был очередной сигнал главе НКВД Николаю Ежову, ласково прозванного вождем Ежевичкой. И тот не заставил себя ждать: маховик репрессий раскрутился на полную мощь. Именно при Ежове появились так называемые разнарядки, где указывалось число людей, которых необходимо было арестовать, а потом либо расстрелять, либо отправить в лагерь. При нем же, чтобы ускорить «судебный процесс», начали действовать и пресловутые «тройки». Об особой старательности этого главы НКВД свидетельствовали такие факты: если в 1934–1935 годах при его предшественнике Г. Ягоде арестовали 260 тысяч человек, то Ежевичка за 1936–1937 годы бросил в тюремные застенки 1,5 миллиона, половину из которых расстреляли. Началась подлинная вакханалия арестов, которая серьезно коснулась и Красной армии. Погибли маршалы, командующие военными округами и корпусами, командиры дивизий, полков, батальонов.
Удар, нанесенный по командному составу армии, был не случаен. Внутриполитическая обстановка в стране во второй половине 1930-х годов вызывала у Сталина определенные опасения в отношении позиции крупных военачальников. А ведь они еще со времен Гражданской войны имели высокий авторитет в народе и армии. Их отличали высокий профессионализм и независимость суждений. К примеру, они открыто критиковали выдвиженцев Сталина — К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, Е. А. Щаденко, Г. И. Кулика и других, которые не понимали необходимости реформирования и создания современной боеспособной армии. Нелестно отзывались они и о самом «вожде народов». В частности, М. Тухачевский называл Сталина не иначе как «азиатом в тапках».
«Вольнодумство», которое позволяли себе высшие военные чины, вызывало у генсека раздражение, подозрительность и опасения, что армия может проявить колебания в поддержке проводимого им курса. Отсюда и стремление убрать из нее всех тех, кто вызывал у вождя и его ближайшего окружения хоть малейшие подозрения. Сталин вообще всегда опасался образованных, самостоятельно мыслящих людей. К числу таких относился и блестящий полководец маршал М. Тухачевский, которого партийная верхушка за глаза называла «советским Бонапартом» и «умником».
Первыми были арестованы комкоры Примаков и Пут-на. Им было предъявлено обвинение в принадлежности к боевой группе троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации. Сначала Путна заявил, что не является членом этой организации и ничего о ней не знает. Однако уже через пять дней, на допросе 31 августа, и на очной ставке с Радеком 23 сентября он признается, что состоял в ней с 1926 года. Из дела Примакова видно, что тот держался в течение 9 месяцев и категорически отрицал свою причастность к заговору. Комкор признавал лишь то, что велись разговоры о непригодности Ворошилова. Но уже 21 мая 1937 года он, отвечая на вопрос следователя, кто возглавлял заговор, сказал: «Якир и Тухачевский… Осенью 1934 года я лично наблюдал прямую прочную связь Тухачевского с участниками заговора Фельдманом, Ефимовым, Корком, Геккером, Гарькавым, Аппогой, Розынко, Казанским, Ольшанским, Туровским. Эта группа и есть основной состав заговора».
В течение второй половины мая 1937 года были арестованы все остальные обвиняемые из этой группы. По данным следствия, Корк и Фельдман дали признательные показания уже на первых допросах. Некоторое время сопротивлялись Якир и Уборевич. Последний очень неохотно отвечал на вопросы следствия.
Переворот якобы был назначен на первомайские праздники, потому что перемещения войск, в том числе и в столице, в эти дни не могли вызвать подозрений. В Кремле было принято решение отправить Тухачевского во главе делегации в Лондон на коронацию Георга VI. Это вроде бы усыпило бдительность маршала и стало причиной переноса сроков выступления заговорщиков. Есть сведения, что последний раз Тухачевский появился на людях 28 апреля 1937 года на приеме в американском посольстве. По другим данным, маршал был 1 мая на Красной площади на трибуне для высшего командования Красной армии. Его окружала глухая стена молчания, и даже маршал Егоров не поприветствовал Тухачевского. Видимо, в этот момент он все понял и покинул трибуну…
11 мая 1937 года советские газеты поместили официальное сообщение о новых назначениях в Наркомате обороны СССР. М. Н. Тухачевский был снят с должности первого заместителя Наркома и назначен командующим войсками Приволжского военного округа. Когда же ему стало известно об арестах Корка и Фельдмана, по свидетельству очевидца, он тихо произнес: «Какая-то грандиозная провокация». Некоторые исследователи утверждают, что маршал даже писал по этому поводу Сталину, но тот не ответил.
Тухачевский отправился к новому месту службы и 22 мая 1937 года прибыл в Куйбышев, где располагался штаб Приволжского военного округа. В этот же день его пригласили в обком партии. Там, в кабинете первого секретаря, Тухачевский был арестован. При обыске у него изъяли ордена, маузер, ружье, семь шашек, бинокль и стереотрубу. 24 мая бывший маршал под конвоем был доставлен в Москву. На допросах 25 и 26 мая он заявил: «…признаю наличие антисоветского заговора и то, что я был во главе его. Участие в нем принимали: Фельдман, Алуфузо, Примаков, Путна и др., о чем я подробно покажу дополнительно». В своих дальнейших показаниях
Тухачевский пишет, что он был не доволен своим положением в Наркомате обороны. Тогда и появилась мысль с помощью давнего своего сослуживца Фельдмана, возглавлявшего кадровую работу, отобрать группу лиц высшего комсостава, которая могла бы обеспечить большее его влияние в армии. Цель заговора — захват власти в армии, а вдохновителем его был Енукидзе.
Существовали ли на самом деде такие показания, утверждать трудно, поскольку многие факты и документы в деле маршала Тухачевского отсутствуют. Сейчас утверждают, что к подследственным применялись методы физического воздействия, с помощью которых у них «выбили показания, заставили писать под диктовку». Но нет никаких сведений, что их пытали или били. Да и не стоит забывать, что все арестованные военачальники были людьми отнюдь не робкого десятка, прошли не одну военную кампанию, были награждены боевыми орденами. А вот методы морального воздействия (угроза, шантаж, унижение) использовались. Сохранилось свидетельство очевидца, который утверждал: «Лично я видел Тухачевского в коридоре дома № 2, когда его вели на допрос к Леплевскому. Одет он был в прекрасный серый штатский костюм, а поверх него был надет арестантский армяк из шинельного сукна, а на ногах лапти. Как я понял, такой костюм на Тухачевского был надет, чтобы унизить его».
Арестованные, безусловно, хорошо понимали, с кем имеют дело. 18 февраля 1937 года застрелился Серго Орджоникидзе, а 31 мая того же года — Ян Гамарник. Накануне этому видному государственному и военному деятелю передали слова Сталина: «Пусть выбирает — либо ему самому быть судимому вместе с другими заговорщиками, либо судить их!». Гамарник свой выбор сделал.
Несмотря на признание в организации заговора, Тухачевский всячески отрицал обвинения в шпионаже. Неужели костоломы из НКВД не смогли выбить из него таких показаний? А может быть, таким образом он хотел сохранить себе жизнь? Вряд ли… В то время не только в СССР, но и в других странах за попытку государственного переворота полагалось лишь одно наказание — смертная казнь. Видимо, маршал признал только то, что действительно планировал сделать в Красной армии. Почему же тогда официально было объявлено, что заговорщики работали на иностранные разведки? Ответ лежит на поверхности. Красная армия для советского человека всегда была символом, олицетворением могущества страны. А тут выходило, что армия, призванная защищать свое государство, участвует в заговоре против того же государства. Сталин и его приближенные не могли этого допустить. Куда проще, посчитали они, объявить народу произошедшее банальной изменой и предательством.
