сфокусировать внимание на проблемах, не относящихся к продолжению рода. Они создают собственный мир, в котором живут только они сами и их будущие дети, они сутками беседуют с растущим животом и считают странными тех, кто не считает вопрос грудного вскармливания проблемой мирового масштаба. Юленьке, живи она в окружении любящей семьи, встречайся с подругами и проводи время на сайтах, посвященных беременности и родам, а не работникам Массачусетского технологического университета, наверное, тоже удалось бы с головой погрузиться в предстоящее событие. Но она была занята совершенно другими вещами. В свободное от самоистязаний и бесконечных разговоров с путешественниками время она все-таки отчаянно пыталась собрать по кусочкам дипломный проект и навести на лице и голове тот порядок, который позволит скрыть от подруг и преподавателей то незавидное положение, в котором она оказалась. Педагогов она уверяла в своем прекрасном самочувствии и просила ни под каким видом не делать скидку на ее особое положение. Диплом с отличием должен быть вручен за прекрасные знания, а не за подвиги на материнском поприще. Девочкам в общежитии Юленька рассказывала о том, что живет с родителями и младшей сестрой мужа, извинялась, что не может пока пригласить в гости, сокрушалась, что не отметила свадьбу, так как все сбережения молодой семье сейчас приходится откладывать на ребенка. Она говорила то, во что ей хотелось поверить самой, и слова ее звучали так правдоподобно, что никому и в голову не приходило усомниться в ее искренности. Она встречала в глазах приятельниц понимание и даже зависть. Отхватила москвича — заботливого, бережливого, и ребеночка завести успела: теперь ее просто так из квартиры не попросишь.
— Если тебя еще не прописали, то малыша точно пропишут. Ты уж не прогадай, Юль, не продешеви! — ухмыляясь, посоветовала ей хваткая и уж больно охочая до денег девочка из Донецка.
— Постараюсь, — презрительно согласилась Юленька, чувствуя, как к горлу подбирается обнажившая свои когти торжествующая паника. Если по медицинскому полису, студенческому билету и обменной карте, выданной в поликлинике института, ее обязаны по «Скорой» принять в любом московском роддоме, то вопрос с пропиской ребенка оставался совершенно неясным.
— Как пропишут, так и выпишут, если захотят, — вступила в разговор рассудительная москвичка Лена.
— Это как это? — подбоченилась украинка.
— Да проще простого, — огрызнулась москвичка, а Юленька лишь вертела головой из стороны в сторону, стараясь не упустить из этой внезапной пикировки самого главного для себя.
— Нет, ты уж объясни конкретно, — потребовала отчета девушка из Донецка.
— Ну что ты прицепилась? Будто не знаешь, что все возможно, лишь бы деньги были.
— Большие? — Юленька нервно сглотнула.
— Не слишком. По телику недавно говорили, что одна старушка умудрилась к себе на пятнадцать метров человек десять гастарбайтеров прописать, а с них много не возьмешь. Так что если прописать можно, так и выписать.
— Но незаконно ведь, — не сдавалась украинка.
— А про законность никто и не говорил.
— Ты хочешь сказать, что за относительно приемлемую сумму я могу найти желающего прописать меня в Москве? — решилась уточнить Юленька.
— В Москве, конечно, вряд ли за приемлемую, а в Подмосковье наверняка найдется какой-нибудь страждущий огненной воды, что тебя не только пропишет, но и женится на тебе, и гражданство организует, — москвичка не сводит пристального взгляда с украинки, потом оборачивается к Юленьке: — А тебе-то зачем? У тебя все в порядке.
— В порядке, — эхом откликнулась девушка.
В общежитии Юленька стала редкой гостьей. Вовсе не ходить не могла: слишком остро чувствовалось одиночество, и желание услышать обычную человеческую речь порой оказывалось таким же сильным, какой была когда-то жажда спрятаться от всего мира и никого не видеть, ни с кем не разговаривать. Часто же посещать бывших соседок не позволяла гордость: уж слишком заметна их практически ничем не прикрытая зависть (знали бы они, кому завидуют!), подчас вызывающее пренебрежение, тихое шушуканье и взгляды украдкой, призванные наглядно продемонстрировать Юленьке ее абсолютную и безвозвратную удаленность от них. Даже Оксана — самая образованная, самая эрудированная, самая дружелюбная и чуждая всяких сплетен и кривотолков, больше не предлагала Юленьке ни совместных экскурсий по московским памятникам архитектуры, ни вылазок в картинные галереи, ни просмотров высокоинтеллектуального кино. Несколько раз девушка упоминала об услышанной где-то теории воспитания красотой и гармонией, убеждала подругу в необходимости смотреть на шедевры живописи, слушать классическую музыку и читать исключительно признанные произведения мировой литературы. Но Юленька сначала свято следовала собственному плану по вынашиванию здорового ребенка, потом не могла ни смотреть, ни читать, ни слушать. А за то время, что она пребывала в состоянии полнейшей беспомощности и совершенной дезориентации, Оксана успела обзавестись приятельницами, которые охотно составляли ей компанию, не требуя ни предварительных уговоров, ни усиленной агитации. Возможно, теперь, когда беременность подходила к концу, Юленька с удовольствием пошла бы куда угодно и с кем угодно просто для того, чтобы не быть одной. Но навязываться не хотелось, а девушкам и в голову не приходило позвать куда-то подругу, великолепно опекаемую мужем и его семьей.
Юленька практически все время проводила одна. Клиенты туристической фирмы, обрывающие телефон, отвлекали от грустных мыслей и прибавляли хлопот, но не избавляли от снедающего девичью душу страха перед предстоящими родами. Нередко в жизни случается именно то, чего боишься больше всего. Оттого ли, что мысли действительно способны материализоваться, а может быть, потому, что человек, беспрерывно накапливающий внутри себя отрицательные эмоции, в конце концов притягивает к себе весь тот негатив, которого страшится. Не избежала этого и Юленька.
Экзамены были сданы, диплом получен, и в голове между навязчивыми размышлениями о жизни в Массачусетсе и постоянной озабоченностью бронированием, покупкой и оформлением билетов неожиданно появилось свободное место, требующее немедленного заполнения. Зона билетов всегда была перегружена, а та часть мозга, что не желала отказаться от виртуальных прогулок по Бостону, к счастью, уже оказалась способна ограничить время своей работы. Вакантную территорию захватили совершенно неудивительные, даже вполне очевидные и понятные страхи, овладевающие каждой женщиной все больше и больше по мере приближения того самого заветного часа, когда ребенок должен появиться на свет. Все без исключения, кто в меньшей, кто в большей степени боятся оказаться в этот момент не в том месте и не в то время, страшатся остаться без какой-либо помощи и без надежды на удачное завершение беременности. Страхи Юленьки оправдались лишь частично. Глупо бояться ситуации, в которой находишься практически постоянно, но девушка, сколько ни пыталась отогнать прочь навязчивые мысли, не смогла в этом преуспеть. Часто набирала номер «Скорой» и уточняла, сколько времени потребуется бригаде, чтобы приехать, если внезапно начнутся роды, постоянно перечитывала рассказы уже опытных рожениц о том, как, когда и каким образом у кого это происходило, что не только не успокаивало ее, но заставляло нервничать еще больше. Просыпаясь каждую ночь, первым делом она лихорадочно ощупывала простыни: не намокли ли, потом долго лежала, прислушиваясь к себе: то ей казалось, что там что-то кольнуло, то вдруг ощущалось, что здесь что-то сжалось.
Юленька постоянно ждала того самого момента, но наступил он, как это часто случается, совершенно неожиданно. По ее представлениям, произошло именно то, чего она так страшилась: она оказалась совершенно не в том месте, когда начались роды. Но и покупатели, и персонал продуктового магазина, в котором девушка стояла у прилавка, делая нелегкий выбор между сыром и вареной колбасой как раз тогда, когда из нее хлынул литр прозрачной жидкости, не позволили ей умереть от ужаса те бесконечные сорок минут, что добиралась специальная «Скорая помощь». Действительно, окажись Юленька один на один со своим состоянием в стенах пустой квартиры, и кто знает, какие баллы по шкале Апгар[8] получила бы девочка, рожденная ею пятнадцатого июня две тысячи четвертого года. Малышка оказалась совершенно здоровой и тут же была названа Вероникой в честь единственной бабушки.
