«Разве кто-то скажет, что я не права?»
— Есть и другое предложение, — тихо доносится из дальнего угла.
Женя в недоумении оборачивается. Несмотря на видимость демократии, она не привыкла, что ее решения кто-либо оспаривает. Еще больше она удивляется, когда понимает, что голос принадлежит той самой девочке-ветеринару, которая после истории с Сарой всячески старалась избегать не только разговоров с директором, но и даже мимоходом сталкиваться с ней побаивалась. Сейчас, однако, в голосе молодого врача хоть и недостает твердости, но страх отсутствует, а это значит, что Женя ни за что не станет игнорировать ее слова, ибо только уверенный в разумности своих мыслей человек может в данный момент рискнуть и высказать их директору.
— Какое предложение? — спокойно интересуется Женя.
— Возможно, это покажется глупым и неинтересным, но все-таки стоит, по-моему, попытаться…
— Ты уже пытаешься.
— Да. Мне кажется, что представление можно сделать не только развлекательным, но и социально направленным.
— То есть?
Поняв, что ее действительно слушают, девушка оживляется, выбирается из своего угла, начинает говорить быстрее, громче, напористее:
— Никакого замысловатого сюжета не требуется. Просто жил человек, допустим, ребенок, ни с кем не общался, никого не хотел видеть, не воспринимал окружающий мир, но встретились на его пути животные, и стали его проводниками, и открыли для него жизнь, и показали доброту, и научили существовать среди людей и радоваться каждому дню.
— О чем ты говоришь?
— Об аутизме. Сделав такой спектакль, мы не только расскажем зрителям о том, что наши животные являются самыми лучшими лекарями, но и привлечем их внимание к действительно серьезной проблеме.
— Какое дело трехлетним малышам до аутизма? Да и десятилетние ничего в этом не понимают, — неопределенно пожимает плечами Шурочка.
— Поймут их родители, а детям достаточно будет увидеть и осознать то, что, общаясь с животным, человек становится лучше.
Кто-то задумчиво молчит, кто-то качает головой, кто-то довольно резко высказывается:
— Ерунда!
— Грузилово!
— Народ приходит за весельем и радостью, а не за ворохом чужих проблем.
Женя молчит. Она не думает о том, что создать представление с такой сюжетной линией действительно значительно проще, чем любое другое. Она даже видит уже некоторые возможные сцены, слышит музыкальный аккомпанемент, придумывает движения афалин. Женя не пытается оценить ту безусловную выгоду, что получит дельфинарий, сделав такое шоу: со значимой социальной программой гораздо легче приобрести поддержку государственных структур, а значит, рыба всегда будет свежей, замки перестанут ломаться, а воду станут менять по первому требованию, а не после сбора многочисленных прошений и ходатайств. Она не размышляет о возможности не тратить время и средства на поиски хорошего сценария. Нет. Она думает совершенно о другом: именно это представление сможет окончательно разрушить все ее сомнения в целесообразности собственного жизненного предназначения и поставить жирную точку в сомнениях окружающих. Ведь никто не рискнет говорить о том, что время, направленное на исцеление страждущих, потрачено впустую. Женя еще ничего не сказала, ничем не выдала своей радости, но она уже чувствует, наконец-то чувствует, что пошатнувшееся удовлетворение от своей работы вновь начинает крепко и глубоко уходить корнями в землю.
— Нужен артист, — наконец говорит она.
Слова звучат так неожиданно, что в кабинете тут же снова воцаряется тишина. Большинство просто не понимает, о чем толкует директор. Но ветеринар уже радостно улыбается и отвечает просто, легко и надежно:
— Найдем.
И они приступают к поискам. В назначенный день у кабинета Жени образуется очередь из юных талантов. Учащиеся театральных студий, солисты детских ансамблей, победители конкурсов и просто симпатичные ребята, порекомендованные знакомыми, давно привыкли к кастингам и просмотрам и терпеливо ждут своего часа.
— Ну, давай знакомиться, — обращается Женя к первому кандидату.
— Ну, давай знакомиться, — в аэропорту Канберры отец Майка с радушной улыбкой протянул ей руку. Следом из толпы встречающих выскользнула Женина будущая свекровь и, так же одарив ее сверканием белоснежных зубов, произнесла абсолютно нечленораздельный набор звуков:
— Owyergoinmateorright?
— Pardon? — вежливо переспросила Женя. Услышав в ответ абсолютно идентичную белиберду, она растерялась. Майк не предупреждал о том, что у его мамы какие-то проблемы с речью. Переспрашивать снова Женя не решалась. Это могло показаться невежливым, особенно, если человек действительно страдает неким неизвестным недугом. Девушка не знала, как реагировать, поэтому продолжала сохранять неловкое молчание.
Когда же замысловатый вопрос прозвучал в третий раз, тихонько прыснувший Майк наконец соизволил перевести Жене:
— Нow’re you going mate, alright? — прошептал он ей на ухо, и Женя наконец поняла, что его мать разговаривает совершенно нормально. На обычном и единственно правильным с ее точки зрения австралийском английском.
— Почему твои родители говорят так… так… по-разному? — преодолев неловкость, все же тихонько спросила Женя у Майка, в то время как они шли по парковке к машине и ее будущая свекровь продолжала беспрерывно сыпать словами, ни одно из которых Женя по-прежнему не могла идентифицировать.
— Отец много путешествует, так что в английском поднаторел, а мама… Ты не обращай внимания, у нее не так много возможностей поболтать. Обычно она молчаливая и серьезная, и ограничивается короткими приказаниями вроде: «Скальпель! Зажим! Тампон!»
Женя понимающе улыбнулась. Она уже знала, что мама Майка — Линда — один из лучших хирургов Австралии, и именно ее пример вдохновил молодого человека на выбор профессии. Он всегда много и охотно рассказывал о ней, и в его голосе неизменно звучали и почтительность, и восхищение, и безграничное уважение. Расспросов же об отце Майк, напротив, будто бы старался избегать. Всегда ограничивался размытыми фразами и неопределенными ответами: «…Гордон много путешествует, редко бывает дома, не балует своим присутствием, занятой человек, вот познакомишься с ним и узнаешь, таинственная персона…»
Женя с любопытством вглядывалась в мощную, прямую спину седовласого австралийца, легко катящего перед собой тележку с чемоданами. Он производил впечатление уверенного в себе, довольного жизнью господина, но на первый взгляд не обнаруживал ни во внешности своей, ни в поведении ничего хоть сколько-нибудь загадочного и непонятного. В секундных паузах, все же проскальзывающих в монологе жены, он оборачивался и, лукаво подмигивая, награждал Женю одним из дежурных вопросов о ее впечатлениях об Австралии, и девушка сразу же почувствовала к нему глубокую признательность за то, что избавил ее от необходимости постоянно произносить в неловком замешательстве: «Pardon?» и «Sorry?».
— А вот и наша красавица, — объявил Гордон, останавливаясь у спортивного серебристого кабриолета, которые до этого девушке доводилось видеть только в известных фильмах об агенте ее величества.
— Grammytachment, — с гордостью произнесла Линда. А Женя, несмотря на то, что на сей раз быстро расшифровала фразу как «приложение к Грэмми», не обнаружила ничего общего между хирургией и американской музыкальной премией, а потому ограничилась лишь невразумительным взмахом головы, который никоим образом не мог продемонстрировать, какие противоречивые чувства на самом деле вызвал
