в ней этот шикарный автомобиль.
Вопреки ожиданиям девушки, кабриолет понесся в противоположную от города сторону. Гордон вел автомобиль и хранил молчание. Линда сидела рядом с водителем и, постоянно оборачиваясь, старалась перекричать ветер и льющуюся из динамиков громкую музыку. Апеллировала она теперь в основном к сыну, которого давно не видела, Майк что-то отвечал матери, а предоставленная самой себе Женя получила возможность насладиться пейзажем.
До прибытия в столицу Австралии Женя провела с Майком несколько дней в Сиднее. Ей пришлись по вкусу и викторианские кварталы, и казармы Гайд-парка, и королевский ботанический сад, и известный мост Харбор, соединяющий берега дивного залива, и, конечно же, знаменитая Опера, напоминающая одновременно и парусник, застывший на воде, и сказочные морские раковины необъятных размеров. Но ни одно из архитектурных чудес не поразило Женю так, как невиданная ею доселе красота природы. Голубые горы, отвесной стеной спускающиеся к воде, восхищали своей монументальностью и почему-то сразу одарили девушку ощущением небывалой надежности. Женя вдруг почувствовала, что именно здесь, как нигде в мире, человек может быть защищен от невзгод и напастей. Если бы знала она, что именно под сенью этих скал подстерегает ее та самая, большая, огромная жизненная беда.
«Если бы…» — наклонение условное, а потому бесполезное. Единственный смысл подобных фраз в сокрушениях и сожалениях. А кому нужны они — эти нелепые, унылые сослагательные предложения, которые ничего не могут изменить в ходе сценария?
Женя смотрела в окно и старалась направить мысли исключительно на то, что открывалось ее глазам. Теперь она получила возможность увидеть не просто мегаполис, в котором исторические достопримечательности соседствуют с небоскребами, уютные, тихие парки — с многолюдными шумными улицами, а многочисленные музеи — с шикарными магазинами. Сейчас ей открылся доступ к той «живой» Австралии, которая до этого момента лишь намекнула о своем существовании дымчатыми вершинами, возвышающимися над сиднейскими бухтами, а теперь наконец раскрылась во всем великолепии. Представления Жени об этом далеком континенте совпадали с представлениями большинства европейцев. Ей казалось, что ее должна ожидать бесконечная пустыня с многочисленными отрядами прыгающих кенгуру. Каково же было удивление, когда она обнаружила, что окружающий пейзаж меняется: на гористой, пустынной местности неожиданно открывался вид на практически альпийский луг, сквозь забор, ограждающий дорогу от поползновений животных, удавалось углядеть то любопытную ехидну, то миролюбивого утконоса, в ветвях деревьев не слишком усердно прятались дружелюбные коала, а на столбах электропередач, словно обычные голуби, горделиво восседали пеликаны.
Женя настолько увлеклась беззастенчивой близостью природы, что не заметила, как автомобиль свернул на аллею из традиционных сандаловых деревьев, прокатил еще несколько сот метров и остановился. Девушка так хорошо запомнила обещание Майка провести вечер в милой, уютной квартирке в компании нескольких ближайших родственников, что странно разборчивое сообщение Линды «Мы приехали» не вызвало никакого беспокойства, а лишь заставило наконец отвлечься от созерцания флоры и фауны, чтобы перейти к знакомству с апартаментами родителей Майка. Женя повернула голову и поняла, что расхожая фраза «улыбка медленно сползла с ее лица» сейчас как нельзя лучше описала бы то, что произошло с ее физиономией. Ее глаза расширились, подбородок опустился, уши заалели, а в горле застрял какой-то перехватывающий дыхание ком, который, казалось, был заметен невооруженным глазом. То, что Майк мимоходом назвал «небольшой, уютной квартиркой», на деле оказалось не домиком и даже не домом, а огромным, совершенно невероятным домищем, абсолютно не похожим на те аккуратные деревянные ранчо, которые попадались на пути во время поездки. Перед Женей возвышался каменный дворец, напоминающий фасадом те чудеса европейской архитектуры семнадцатого и восемнадцатого века, в которых обычно не жили, а правили и царствовали.
— Tsouse, — произнесла Линда.
— It’s our house[16], — тут же перевел Майк, а Женя отчетливо ощутила, что невероятное произношение его матери — лишь наименьшая из тех проблем, с которыми ей еще предстоит столкнуться.
— Так с чем нам предстоит столкнуться? — надменно спрашивает Женю мама одного из юных артистов.
За последние три часа Женя уже десятки раз повторяет идею нового спектакля и слышит в ответ самые разные высказывания: от непосредственного и малозначительного «Вау!» или равнодушного пожатия плечами до открытого непонимания и даже враждебного, практически хамского:
— Мой ребенок должен изображать припадочного? Что вы себе позволяете?!
Услышав такое первые несколько раз, Женя еще пытается спорить, что-то доказывать и объяснять, стараясь донести до каждого глубокий смысл будущего представления, говорит совершенно несвойственные ей высокие слова о чрезвычайной социальной и моральной значимости таких мероприятий, в которых всегда почетно принимать участие. А потом или устает, или осознает, что подобные вещи люди должны понимать сразу, понимать и принимать, а уж если не дано, так и стараться не надо. Потому что раз души нет, то, сколько разговоры ни разговаривай, она и не появится.
Теперь Женя не хочет ни спорить, ни тратить впустую время, которого и так не хватает. Женщине, смотрящей на нее свысока и демонстративно дающей понять, что определяет возможность будущего сотрудничества в данном случае отнюдь не директор дельфинария, а юная звезда, заполучить которую в свою программу жаждут все лучшие если не мировые, то уж московские шоу точно, — этой женщине Женя может ответить только одно:
— Боюсь, вам ни с чем не придется сталкиваться. Спасибо, что пришли. Извините за ожидание.
Женя выдерживает и злобные взгляды, и словесные выпады, и даже угрозы. Она готова вытерпеть все, лишь бы найти того единственного ребенка, на которого можно будет положиться. Но дни, отведенные для кастинга, убывают, ряды кандидатов неуклонно редеют, а среди самых разных действительно талантливых и неординарных ребят Женя так и не встречает ни одного хоть сколько-нибудь подходящего на роль аутиста. Из всех юных дарований жизнь бьет таким бешеным, неудержимым ключом, что женщина не может вообразить, какую такую чудодейственную силу должна возыметь над ними система Станиславского, чтобы заставить огонь потухнуть, движение — замереть, а голос — замолчать. Позади у Жени — неделя изнуряющей работы, а результат по-прежнему нулевой. Впереди — один-единственный день отбора, а в настоящем — ощущение полной бесперспективности и отчаяния, засасывающих с головой.
— Почему я не могу никого найти? — задает она вопрос самой себе и тут же спрашивает опять: — А кого, собственно, я ищу?
Ответ готов:
— Я не знаю.
Жене едва ли много известно об этой болезни, может быть, сейчас чуть больше, чем кому-то другому, кто никогда с ней не сталкивался. Теперь она лицо заинтересованное: заглянула в медицинскую энциклопедию, просмотрела несколько сайтов, но и только. А актер, воплощающий образ, должен иметь четкое представление о том, что именно хочет донести до зрителя, он обязан досконально владеть предметом, знать историю, которую рассказывает. И как только Женя это осознает, она мгновенно понимает, куда идти и что делать.
Женщина стоит на широких ступенях, вглядывается в табличку «Детский психоневрологический центр» и уговаривает себя сделать последний шаг, чтобы открыть дверь. Как всякий здоровый человек, Женя боится сталкиваться с болезнью. И хотя никто не заставлял ее приходить сюда, она сама приняла такое решение, сейчас она чувствует, что сомнения в его правильности начинают одолевать со всех сторон. Она уже готова отступить и дезертировать еще до начала боя, она уже разворачивается и заносит ногу, чтобы сделать шаг назад, но в этот самый момент какой-то молодой человек обгоняет ее, распахивает дверь и задает невинный вопрос:
— Вы заходите?
— Ты заходишь? — Майк, которого Женя была готова убить, строил из себя ангела и делал вид, что не произошло ничего неординарного. Замок вместо домика, двести гостей на званом обеде взамен нескольких самых близких родственников и звезда мировой оперы в качестве отца — вот и все пустяковые
