— Вернулась? — Оберон пожевал губу и его единственный глаз, серый и загадочный, с вызовом посмотрел на королеву. — Согласен с тем я, чтобы обладатель заветного Ключа от Эвернесса его мне в руку должен передать, без всякого давленья, добровольно. Я соглашусь и с тем, что дочь твою мне надо снова в разум привести, иначе дар сей будет бесполезен. То, что дано играя, несерьезно, считай как будто вовсе не дано.
— Она наполовину нашей крови, и только хитроумные уловки послушного властителю закона, который смертными играет, как захочет, чтобы достичь жестокого веселья, не дали мне ее короновать.
— Здесь есть о чем с тобой поспорить, о дерзостная эльфов королева. Титания, ты сбросила те узы, которые бессмертные сковали, чтобы людскую глупость удержать, и ныне можешь наслаждаться видом: Век Золотой закончился, забыт, и утонул в тумане лет ушедших. И что сейчас? Ужели ты считаешь, что смертные Землей достойны править? Да, править и, одновременно, развращать? Когда правитель глуп, то даже дурни откажутся поддерживать его. Так я считаю. Ну же, королева, прольешь ли ясный свет своих речей на эту трудную и тяжкую задачу?
— Чего ты хочешь, повелитель грез?
— Немного. Скоро я восстановлю у дочери твоей рассудок полный и покажу ей зрелище земли, какой та станет в будущем далеком, когда придет правление мое. Но с дочерью твоею говорить хочу один я, без тебя и слуг, чтоб слышала она лишь только слово, рожденное во мне, а не в тебе. Но если вдруг откажется она, не причиню я ей вреда иль горя, не буду подавать судебных исков иль налагать заклятье подчиненья, но выберу в границах королевства прекрасное местечко для нее. Пусть там она, свободная как ветер, живет или уходит, все равно. Но если я согласье получу, то стану вновь владыкою вселенной, отцом богов небесных и людей, каким и был в то сладостное время, когда ты замуж вышла за меня. И позабудь ту жалкую уловку, что лишь женою короля Земли пристойно быть Титании прекрасной, и что она не хочет разделять судьбу земного ссыльного монарха; клянись, что вновь со мной разделишь ложе и бросишь в грязь презренное кольцо, полученное в дар от Пендрагона. Неужто ты на самом деле веришь презренным смертным, глупым и смешным, которым хочешь даровать свободу? И собственное мнение твое считаешь равным мнению девчонки?
— Пускай слова ее определят: стоять ли прямо и свободно людям, иль на коленях ползать пред тобой. Я принимаю все твои условья, но при одном условии моем: ты должен рассказать ей только правду, ни слова лжи, и ровно через час. И коль отказ услышишь — проиграл, второй попытки рок не даровал.
Оберон улыбнулся.
— Да, хорошо, но ровно через месяц.
— Сегодня. Править грудой мертвой пепла, лежащей в черной тени Ахерона, тебе не подобает, господин.
— Да, дело сделано, мы сделку заключили. Спрошу сегодня, но спрошу один.
— Вот мой придворный, полевой мышонок, который спас упрямого бойца, чье имя хорошо тебе известно. Уже ужасной Смерти злые зубы готовились пожрать малютки тело, когда его сюда послали мирно спать. Он нес принцессы имя и теперь лишь он один вернуть его достоин. О Мышь, вставай! Тебя я нарекаю Синицей, легкокрылым певуном. Легчайшее касанье моего жезла волшебного исполнит желание заветное твое: накинь же плащ крылатый, стань же птицей. Нет больше мыши, родилась Синица, лети и пой, мою найди ты дочь, и пробуди ее воспоминанья! Но слово я дала и потому, ты с ней не говори, пока Король не престанет жаловаться ей и дочь моя, покинув царство это, не убежит из клетки золотой. О Оберон, возьми его с собой.
— Что ж, дело сделано, мадам; я ухожу, но новой встречи час наступит скоро. Ты же не забудь надеть наряд невесты, а я поставлю брачную кровать.
— И это все мечты? Какая малость в сравнении с геройскими делами, которыми прославлен Пендрагон!
II
Оберон совсем не обрадовался, услышав имя Антона Пендрагона.
— Он никогда не будет королем, ведь кровь неблагородная бежит по венам и по жилам у него.
— Неблагородная, вот это слово! У Мордреда и Гвенвивах[59] был сын, Мелехан, который мужем стал для Лизанор и от нее родил Лохольта, отца Амхара, а от него родился Борр, которому наследовал сам Воден, прозванный Ужасным, а от него все Севера Мужи, которые весь мир завоевали, повсюду утвердив свое наследство; так что по линии одной Антон из крови Утера, другая идет от цезаря Констанция, чей дом Латинский род ведет от странника Энея Приамида, чей многогорестный отец владел в былые годы Троей крепкостенной. И вспомни, что вся Азия с Европой под власть попала скипетра его: орел из Рима распростер над миром широкие могучие крыла. Двойной ли крест Британского владыки, который держат мой единорог и дикий лев, могучий и коварный; иль лилии Французских королей, жестокие Германцы или род старый королей Испании, иль Габсбурги Австрийские и даже Лабарум[60] Византийский, все ему обязаны своим происхожденьем. Да есть ли на земле хотя бы дюйм, где не ступала воина нога, пришедшего из Трои, Рима, Камелота? Вот кровь Антона, а он сам — вернувшийся Артур, владыка Рима!
— Что твой Артур, — ответил Оберон, с сухой и иронической усмешкой, — простой король, династия на нем закончилась, едва успев начаться. Жена его неплодная сумела лишь честь его изменой замарать, а чем владел он? Разве что Уэллсом и частью Нортумбирианской земли. Да, верно, из забытых манускриптов ты вытащила нитку золотую, которая связала безымянных или давно корону потерявших монархов, и решила, что обыкновенный человек привязан на конце ее далеком и дескать он из рода Приамидов. Так значит, он у нас Владыка Трои и всей Землей достоин управлять?
— Да, достоин! Как по рожденью, так и по делам: хотя весь мир давным-давно забыл, кто старший в самой старшей из династий, но не забыла эльфов королева; и славу эту вовсе не пятнают все эти Гордоны и Рейды, и люди сероглазые другие (которых кровь он тоже приобрел), чьи дивные далекие походы проглочены Туманом Эвернесса, но сохранились в памяти моей. Вот имена достойные похвал: Кейн, Киннисон и Картер, их щиты блестящие достойно украшают серебряные стены Сессремнира, что мне жилищем служит много лет. И их дела не будут позабыты, хотя Земля не увидала их. Но все эти герои дней последних с Антоном родичи, течет в них та же кровь, а он — из них из всех великий самый из величайшего на свете дома, и я ему навеки благодарна за все, что совершил он в Ингваноке:[61] наградой стала ненависть твоя.
— А толку что? — презрительно сказал владыка эльфов. — Великие дела иль может нет его рука поганая свершила, но я клянусь, что никогда не будет, она держать державу королей. В земле людей осталось мало места, где короли увенчаны короной. Ну разве что Арабские владыки, под чьей рукой страдает их народ, или печальной Африки просторы. В других местах все эти короли покорно гнутся пред народа волей.
— И все равно, в мечтах или во сне, когда на ум «Король» приходит слово, то первым делом губы произносят Артур, а не Приам иль Барбаросса. Скажи же сам, из спящих королей, кто на земле всех более известен? Бриан Бороиме,[62] сыны Хеймдалля,[63] иль твой забытый миром император, или Властитель с пламенным мечом, который я сама ему вручила на озере-воротах Авалона? И он мое желание исполнил: воздвигнул Крест Христовый на высотах, где раньше жило лишь Фирболгов племя,[64] и выгнал он языческую погань из городов британских и сердец. Ах, как кричали и бежали пикси, когда на церкви колокол звонил!
— А вместе с ними ты. Себя ты ранить не побоялась, лишь бы мне отмстить. О неужели ненависть ко мне так далеко тебе проникла в сердце?
— Мне не нужны хвалы со всей вселенной и не стремлюсь я овладеть землей, которую не освещает свет луны: лишь бы хвалил любимый мой мужчина, он настоящий повелитель сердца и истинный мой лорд.
— Но он не лорд, и не владеть короной наследнице Антона Пендрагона.
